Юрий долгорукий
Шрифт:
– Свершилось?
– Войтишич вводил своих гостей в огромную палату, где, освещённый толстыми свечами, сверкал драгоценной посудой пышно убранный стол.
– А что свершилось в Киеве? Вот здесь и здесь садитесь, мои дорогие, ты, игумен, садись на своём месте. Всё, что может быть достойно внимания, должно происходить здесь, за столом, с моими дорогими гостями, а в Киеве… в Киеве уже давно ничего не свершается. Когда-то было. Да только быльём поросло. Легко могу вспомнить множество славных событий, хотя и отдалённых на целые десятки лет, будь оно проклято! Но нынче не свершается ничего.
– Свершилось убийство, - сказал Дулеб.
– Ужели не слышал, воевода?
– Убийство?
– удивился Войтишич.
– Какое убийство? Впервые слышу. Игумен, правда ли сие?
– Правда, - сказал Анания.
– Великий грех содеяли киевляне.
– Будь оно всё проклято, - замахал руками Войтишич, - я старый человек и ничего не хочу знать!
– Великий князь послал меня распутать тёмное дело убийства Игоря, промолвил Дулеб.
– Распутаешь, распутаешь, дорогой, хотя лекарю годилось бы печься о живых, а не о мёртвых. Покойников пускай отправляет на тот свет наш игумен. А мне на старости лет лучше бы уж и не слышать о смерти, будь она проклята! Потому как, по правде говоря, множество смертей видел на своём веку я. Скажи, игумен!
Игумен молча склонил голову.
В этом наклоне головы следовало бы прочесть почтение к прошлым заслугам Войтишича, однако Дулеб был далёк от подобных чувств, перед глазами у него возникла вдруг вся тёмная, отважная, часто преступная жизнь воеводы, который легко посылал когда-то на смерть самых близких, тех, кого ещё вчера обнимал и целовал, предавал своих кормильцев, сменял князей, будто бездомный пёс хозяев, жил без бога в душе, имея там только идола, идолом же тем был для себя сам.
Войтишич начинался с Мономаха. Пришёл в Киев уже воеводой великого князя, утвердился в городе среди богатеев, у князя же причислялся к самым доверенным, ибо когда нужно было послать дружину с зятем Мономаха, ромейским царевичем Леоном Диогеном, супротив самого ромейского императора Алексея, то послан был Войтишич. С помощью половцев Войтишич взял несколько ромейских городов на Дунае и, быть может, пошёл бы дальше, угрожая императору, но в Доростоле царевича Леона убили два подосланных императором сарацинских лучника. Словно в отместку за смерть Леона, Войтишич взял и разрушил ещё множество ромейских городов на Дунае, количество разрушенных городов превышало количество дней, проведённых воеводой в походе, такой славы для Русской земли ещё, кажется, не добывал ни один воевода, - вот почему даже после смерти Мономаха, когда на стол Киевский сел Мстислав, Войтишич не был отстранён, не был заменён новым тысяцким, как это велось издавна, а князь доверился воеводе во всём, и тот служил новому князю верой и правдой в делах праведных и неправедных, как это было с завоеванием княжества Полоцкого, захваченного Мстиславом на некоторое время для своего жадного сына Изяслава.
Служил Войтишич и Ярополку, брату Мстислава, но, своевременно почуяв, что сила не на стороне Мономаха, а в руках черниговского загребущего князя Всеволода Ольговича, перекинулся с дружиной к тому.
Когда после смерти Ярополка в Киеве засел Вячеслав Мономахович и Всеволод пришёл из Чернигова, чтобы захватить себе великокняжеский стол, воеводой у него был Войтишич, и жёг Копырев конец, выкуривал Вячеслава из Киева тоже Войтишич, потому что никто бы до этого не додумался, разве лишь такой злой и безжалостный половецкий хан, как Боняк шелудивый.
Менялись князья - Войтишич оставался. Покрывал широкой своей бородой все свои преступления и неправды, все коварства и измены, топил в широкой улыбке все тёмные дела, выплывал из самых бурных водоворотов, хоронил князей, боевых своих друзей,
Умирая, Всеволод добился, чтобы киевляне целовали крест брату его Игорю, целовал крест и тысяцкий Войтишич, а за спиной у нового князя уже сговорился с воеводами Глебом и Лазарем и послал гонцов в Переяслав к Изяславу Мстиславичу, призывая того в Киев. Когда Изяслав появился перед киевскими валами, Войтишич с полками переметнулся к новому князю, но, видно, уже устал он быть воеводой несколько десятков лет, поэтому при Изяславе отошёл от дел, отдал князю всю видимую власть, оставив для себя независимость и чувство превосходства.
– Может, киевляне и согрешили, - сказал он на слова игумена Анании, я же не грешу больше, а ежели и грешу, то не по нужде, а только от тоски. Есть у меня девка вельми ядрёная, могу дать тебе, игумен, на ночь или на две. Отведаешь, будь оно проклято?
– Когда я был в Царьграде, патриарх говорил мне, - не слушая разглагольствований Войтишича, торжественно начал было Анания, однако боярин не дал ему закончить.
– Я уже слыхал, а гостям моим расскажешь в другой раз, будь оно всё проклято. Давайте же выпьем по чаре, ты же, игумен, раз уж не пьёшь, можешь спеть нам тропарь, потому как тот, кто пьёт вино, не услышит и тропаря, когда напьётся!
Войтишич хлопнул в ладони, забегали вокруг стола служки, за трапезу принялись ещё несколько молчаливых блюдолизов, в обязанность которых, видно, входило выслушивание похвальбы и разглагольствований Войтишича.
Привыкший к сдержанности и спокойствию Дулеб молча сидел рядом с боярами, Иваница поглядывал вокруг любопытным глазом, надеясь вынести из этого странного посещения хоть какую-нибудь пользу, ибо не верил, чтобы их позвали просто так, ради самой трапезы в этот, быть может самый богатый в Киеве, дом. Тут должно было что-то случиться, потому что всегда что-то происходит даже среди самых простых людей, у этого же боярина за спиной была жизнь столь же тёмная и запутанная, как волосы в его косматой бороде. Иваница готов был наплевать в свой собственный ковш с мёдом, если бы оказалось, что Войтишич пригласил их лишь для трапезничанья и они уедут отсюда, отведав яств и напитков, наслушавшись разглагольствований бояр, сами не промолвив ни слова.
На столах стояло множество посуды золотой и серебряной, огромные серебряные, позолоченные чаши, кубки, рюмки дивной работы; служки носили множество яств: были тут тетерева, гуси, лебеди, журавли, рябчики, голуби, куры, зайцы, оленина, вепрятина, телятина, всякие напитки: вино, мёд, чистый и варенный с кореньями, квас. Слуги, обливаясь потом от спешки, на пальцах несли тарелки с жареным мясом, другие обмахивали боярина для прохлады, третьи держали серебряные умывальницы, несли горячую воду, чтобы споласкивать руки.
Время от времени игумен Анания, который почти не ел и не пил ничего, пытался начать свой рассказ:
– Когда я был в Кведлинбурге, германский император сказал мне…
Однако Войтишич не давал ему закончить, кричал:
– Игумен соткан из слов, как моя одежда из шерсти, будь оно проклято! Я же сколочен из дела, будто корабль из дубовых досок! Но все славные дела в прошлом, ныне же не происходит ничего. Правда, лекарь, будь оно проклято!
– Напомнить должен, - сказал Дулеб, - что я прислан великим князем Изяславом, дабы гнать след в деле убийства князя Игоря. Неделю назад в Киеве произошло убийство. Князь Игорь, - ведомо тебе, наверное, - принял перед этим схиму в монастыре святого Феодора, где игуменом…