Юрий Долгорукий
Шрифт:
Наконец мужья, кто хотел что сказать, все сказали.
Тяжёлое молчание повисло в гриднице.
Владимир Всеволодович повернулся к Юрию:
– На чём порешим, князь ростовский?
– Мужи по-разному говорили...
– нерешительно начал Юрий, но Мономах властно прервал его:
– Слова - разные, смысл - один. Ростовскую тысячу в Дикое Поле не посылать. Охочим людям, что сами пожелают, путь чист. Так, что ли, приговорить хотели, мужи?
Бояре облегчённо вздохнули, согласно качнули бородами. Под путаными речами Мономах будто черту подвёл - ни убавить, ни прибавить.
– А скольких охочих людей славный град Ростов на степные заставы даёт? Сотню? Две? Пять? Молчите, бояре? Ну, считайте до завтра, а завтра тысяцкому скажете, пусть число воедино сведёт.
– По числу охочим людям оружье дадим, коней, корм, - заторопился Юрий.
Мономах небрежно отмахнулся:
– Зряшные заботы. В Переяславле всего вдосталь - и оружья, и коней. Одного дать не могу - воинского уменья. Чтоб ростовцы все были ратному делу обучены! Но это забота воеводы Непейцы, на нём и ответ!
– Добрые вои в поход пойдут, иных в ростовских полках не держим, - твёрдо заверил воевода.
Бояре дружно поддержали:
– Добрые вои в Ростове...
– Сызмальства к оружию приучены...
– Пешцы из волостей, и те дружинным гридням не уступят...
– Строг воевода Непейца на ратное ученье, куда как строг...
– Будь в надёже, господин наш Владимир Всеволодович!
Но Мономах уже покинул гридницу.
Разговор наедине с сыном был коротким и жёстким:
– Ростовским князем зовёшься, но власть твоя — ещё не княжеская. Переупрямили нас сегодня бояре, на своём настояли. На большее я не надеялся, нынче же всё воочию увидел. Княжескую власть крепи, чтоб никто перечить не смел. А как желаемого достичь, вместе поразмышляем.
– В-первое, собственный княжеский полк умножай, - медленно говорил Мономах, прохаживаясь по горнице и загибая пальцы.
– Мужей зови и из детей боярских, и из добрых посадских людей, и из новопришлых. Казны не жалей, земли раздавай с людскими дворами, чтобы военных слуг твоих кормили и на службу снаряжали. От иных же уроков и даней те дворы освободи...
Загнул второй палец:
– Подумай, не отъехать ли со всем княжеским двором в Суздаль? Твоим градом будет Суздаль, княжеским. Не ты будешь к боярам на поклон в Ростов ездить, а они к тебе в Суздаль, стольный град!
– Так ведь и мы, батюшка, с тысяцким Георгием тако же надумали, - обрадовался Юрий.
Мономах рассмеялся:
– Ну, мудрецы! Ну, лукавцы!
– И вдруг нахмурился: - А я было подумал, что владимирское градное строение по неумению да нерадению едва плетётся. Они же силёнки для другого града приберегали... А Георгий-то, Георгий! Смотрит прямо и честно, яко праведник святой, сам же княжича в обход отцовскому желанию подговаривает!
– Не корысти ради, токмо для пользы ростовской радеет тысяцкий, - несмело возразил Юрий.
Думать не думал на тысяцкого Георгия Симоновича гнев отцовский навлечь, а вот ведь как нескладно получилось...
Не сразу понял Юрий, что гнев Мономаха — нарочитый. Наоборот, доволен отец мудрому решению, к которому они сами пришли, без чьей-либо подсказки. И слова о пользе ростовской принял как должное. Каждый князь о своей вотчине обязан заботиться. Сам в молодости своё вольничал, вывёртываясь из-под тяжёлой длани отца, великого князя Всеволода Ярославича. Своеволие же, неразумными осуждаемое, означает своя воля. Без своей воли не будет настоящего князя. Но неудовольствие тысяцкому показать всё же надо...
Сыну же сказал совсем мирно:
– Повечеряем вдвоём, отроче.
Так и дворецкому распорядился, томившемуся в ожидании за дверью.
Возле столовой горницы тысяцкий стоит, смотрит тревожно. Но Мономах его будто и не заметил, с собой не позвал.
Юрию потом объяснил:
– Знаю, умён Георгий и тебе верен, лучшего тысяцкого не найти. Но передо мной - слукавил. Пусть помается, вину свою почувствует. У меня же гнева на Георгия нет, не для себя старался - для княжества.
Беспокойная ночка выпала тысяцкому Георгию Симоновичу. Ворочался в жаркой постели, задавался вопросами, на которые не находил ответов. За что гневается на него Владимир Всеволодович? За то, что на совете не встал открыто на сторону переяславского князя? За владимирские невесёлые дела? Ещё за что?
Неспокойно было и воеводе Непейцу. Князь Юрий объявил, что с лёгкой ратью отправится не большой ростовский воевода, а воевода Тихмень, из новопришлых новгородских мужей. Муж достойный, ни храбростью не обделён, ни воинским уменьем. Но молод ещё над ратью воеводствовать, особливо в обход большого воеводы. Самому Непейце велено было в Ростове сидеть, на сбереженье града. Догадывался Непейца, что не князь Юрий Владимирович так порешил. Отцовская подсказка! Неужто разгневан Мономах за его прямую речь на совете? Так ведь не для себя старался - для Ростова. За Землю стоять почётно и ратным оружьем, и прямым честным словом. Он же, Непейца, перед Богом и своим князем чист.
Тем и утишил Непейца Семёнович свои тревоги.
Назавтра тысяцкий Георгий Симонович виновато доложил, что многие мужи своих охочих людей не явили. Вопреки ожиданию княжеского гнева не последовало; тысяцкому даже показалось, что Мономаха другое больше заботит, о чём было сказано:
– С воями время терпит, не на пожар, чай. Ты, Георгий, по вотчинам тиунов пошли, пусть сидят там и день, и два, но без числа не возвращаются. Собери городовых старост, волостные власти, поговори с ними. Чаю, из людей больше охотников будет, чем из боярских слуг. Через неделю воевода Непейца воев соберёт, посмотрит в лицо, кто в поход гож, а кто негож. Старых да хворых да не учёных бою - не брать! Так и накажи воеводе!
Помолчав, Мономах продолжил совсем уж мирно:
– Мы с Юрием в Суздаль отправляемся. Храм в Суздале совсем ветхим стал, о новом храме думать надобно, о каменном. Княжеский двор в Суздале крепко стоит, но и его подновить не грех. Валы осмотреть, стены. Да мало ли о чём ещё похлопотать придётся! Малый Юрьев двор приговорили мы перевести в Суздаль. Пусть Юрий там поживёт, пока не завершится градное строение. Сам знаешь, как без княжеского пригляда дела-то идут - ни шатко ни валко...
И Мономах хитренько прищурился.