Юрий Долгорукий
Шрифт:
Хан Алтунопа повёл своих всадников на отчаянный прорыв. Пешцы встретили их в копья, попятились было, но выстояли и сами рванулись вперёд - добивать остатки половецкой заставы. Убили и Алтунопу, хотя хан отбивался, как дикий зверь. Как дикого зверя его и убили, приняв вместе с конём на упёртую в землю рогатину, неотразимое оружье медвежьих охотников. Умели поиграть с рогатинками ростовцы!
Немногих половцев, сумевших вырваться из сечи, догнали и зарубили дружинники. Кони у половцев за зиму от малокормицы ослабели, на таких ли лошадёнках уйти от погони?
Потом была большая битва
Сражение начали половецкие конные лучники, и опять большие щиты, окованные железом, уберегли многих пешцев. Не дрогнули пешцы, не рассыпали строй.
Тогда обрушились половцы на пешцев многотысячной конной массой. Русский строй прогибался, но стоял. Прорвавшиеся кучки половецких удальцов встречали в топоры, рубили и всадников, и коней. Тонули половецкие всадники в толпе пешцев, как ладьи в бурных волнах, а за ними смыкался русский строй. Немало и пешцев погибало под половецкими саблями. Степняк - враг злой, ловкий, упрямый - руку с саблей отруби, норовит зубами в горло вцепиться. Не приведи Господь видеть такое!
Когда совсем тяжко стало, заревели на крыльях русского строя боевые трубы, вынеслись княжеские дружины, обходя половцев с боков, с тыла, и началась резня.
Двадцать половецких ханов полегли в этой сече, и были среди них ведомые богатыри: Уруссоба, Кчия, Ареланопа, Китанопа, Куман, Асупа, Куртх, Ченегрепа, Сурьбан и иные, а хана Бедюзя схватили живьём. Простых воинов даже не считали — побили их многое множество. Но и своих потеряли немало. Из ростовской рати, считай, каждый третий не вернулся...
А потом началось такое, что воеводе Тихменю совсем уж было не по душе. Конница облавой пошла по степи, громила половецкие вежи, захватывала добычу и пленников, стада и табуны коней. Всё половецкое богатство — и своё, и награбленное в набегах, - оказалось в руках княжеских дружинников. А пешцы вроде как обозными мужиками стали: принимали добычу на телеги, стерегли по ночам, вместо пастухов гнали стада и табуны коней. Дружинники же, резвясь, по степи поскакивали, новую добычу искали...
Закончил своё повествование воевода Тихмень так:
– Мыслю на будущее, посылать в подмогу другим князьям можно токмо мужей в конном строю. А для себя в памяти зарубку сделай: пешцы - великая сила, если с большими щитами и стройному бою обучены.
Большой воевода Непейца сказанное одобрил. Если и будут в ростовском войске и упрямые пешцы, и быстрые всадники, предпочтения одним перед другими нельзя показывать, не на пользу это пойдёт общему делу. Каждый ратник должен гордиться своим местом в строю. Начальными людьми в пешую рать следует поставить знатных мужей и строго- настрого княжеским словом наказать, чтоб никто не считал сие назначение умалением чести. А добычу делить по справедливости: не кто первый схватил, а кто добыл победу.
– Так, Непейца Семёнович, так!
– радостно поддакивал Тихмень.
– И я тако же разумею.
Юрий молча слушал разговор воевод и во всём соглашался с ними. В воинском деле на них можно положиться. А что дальше они не видят, так и не надобно им видеть. Дальше дело не воеводское, а княжеское.
А «княжеское» заключалось в том, что решил Юрий вообще не посылать ростовцев в чужие полки. Что же это такое получается? В схватке с Алтунопой ростовцы кровь проливали, победу добывали, а вся слава - брату Ярополку, потому только, что ростовцы — в его сторожевом полку. В большой битве ростовцы на себя прямой половецкий удар приняли, кровью умылись, а добыча - другим князьям. Несправедливо. На будущее, если крайняя необходимость придёт, сам поведёт конную дружину, ни под чей стяг не станет. Но прежде чем поведёт, трижды подумает, нужен ли поход Ростовской земле?
Но крайней необходимости в последние годы не было, и жила Ростовская земля сама по себе, мирно. Множились сёла и починки. Поднимались трудами страдников новые пашни. Богатели города. Приходили новые люди, особенно с опасного степного порубежья, обживались, прирастали к земле. Так бы и дальше жить Ростову - мирно. А беспокойным родичам сказать, как дед Всеволод Ярославич говаривал: «Да ну вас всех!»
Поднималась Земля, поднимались и люди.
Василий удостоен был боярского чина, но умолил князя оставить его на прежней службе - княжеским постельничим.
Боярин Ощера наместничество оставил, зачем Суздалю наместник, если князь есть? Зато взят был князем Юрием в свои дворецкие, чему рад был безмерно. Не по душе были Ощере хлопотливые земские дела, а княжеский двор готов был блюсти с любовью и усердием.
Дичок Борщов оставлен был князем в Ростове, блюсти старый княжеский дворец, и не было над ним в отсутствие князя начальников - сам себе хозяин! Даже тысяцкий Георгий Симонович, если бывал в Ростове, в дворцовые дела не вторгался. Дичок ходил гордый и недоступный: все в Ростове под тысяцким, один он, дворецкий княжеский, под самим князем!
Суздальскую тысячу Юрий решил не заводить. Зачем городовая рать, если князь в городе? Княжеское войско, вот как надо! А большим воеводой в княжеском войске молодой воевода Пётр Тихмень, со славой возвратившийся из половецкого похода и понравившийся князю своей рассудительностью.
А самое главное - сам князь Юрий Владимирович уже приближался к совершеннолетию.
Вести из Южной Руси приходили не часто и были какими-то отрывочными, не складывались в единую картину.
У Владимира Всеволодовича Мономаха родился ещё один сын - Андрей, и теперь Юрий не был уже младшим Мономаховичем.
Сестра Мария отпущена в Царьград, в супружество византийскому царевичу Леону, а двоюродная сестра Предслава выдана за венгерского королевича. В том честь была всем Всеволодовичам.
Вернулся митрополит Никифор из Царьграда и рукоположил епископов в русские грады: Амфилофия - во Владимир-Волынский, Лазаря - в Переяславль, Мину - в Полоцк. Но что до этого ростовцам? В Ростов-то епископа не прислали.
Князь Никола Святоша, сын Давида Святославича Черниговского, постригся в Печорском монастыре. Вольно ж было ему красный княжеский корзно поменять на монашескую рясу, навряд ли кто из достойных людей соблазнится ему последовать, скучна и убога монашеская жизнь.