Юрий II Всеволодович
Шрифт:
— Что же это все-таки за воронье?
— Алан с гор прибег к нам, сказывает, что не таурмены они, не печенеги. А зовут — татарове.
Мстислав слушал рассеянно, уже прикидывая про себя, одолеть ли врага своими силами и взять славу на себя или послать известие по другим русским землям. Азбуку ратную он смолоду очень знал, и сейчас что-то говорило ему: надо звать всех на совет. Решение скорое и верное. Но — эх! — спотычка. Кого всех? Южные, украйные князья, знамо, придут. А Всеволодовичи?.. Уж лет пять, как схоронили Константина, Юрий опять на престол вскарабкался, Ярослава в Новгород впятил. Зря Мстислав Удатный отказался от чести, когда зван был туда
— Созовем княжеский съезд, а там, глядишь, и богатур ваш подоспеет.
Ладонь об ладонь. Гридин-телохранитель вошел в тот же миг:
— Приказывай, государь!
— Тысяцкого сюда! Сейчас, Котян, почнем дело славное без промедления.
Главный воевода Домамерич тут же явился в готовности, склонял стройный стан во внимании.
— Запоминай, Домамерич. Ноне же отправь гонцов одвуконь к Мстиславу Киевскому, Мстиславу Черниговскому, Мстиславу Немому Пересопницкому… Вот Четыре Мстислава соберутся… И иных князей кличь: Данилу Волынского, Михаила Всеволодовича, всех сынов Всеволода Чермного. Съезд созываем, опасный враг надвигается.
— В Галиче у нас съезд? — осторожно спросил Домамерич.
Князь слегка запнулся. Конечно, надо бы в Галиче! Все придут по зову Удатного, его чтя, а не этого беспомощного старца в разоренном и заплошавшем Киеве. Как оставил сей славный град Юрий Долгорукий, а потом сын его, Андрей Боголюбский окончательно бросил, даже ляхи осмелели и дважды грабили Киев. Но обычаи надо уважать, обычаев надо держаться по старине. Поэтому собираться следует в Киеве, у старшего князя.
Домамерич согласно качнул высокой бобровой шапкой, однако медлил уходить:
— Больше ни к кому не слать гонцов?.. В Залесье не надо?
Мстислав намек немедля понял, ответил с неохотой:
— Да, надо и новый наш стольный город Владимир с Ростовом да Суздалыо оповестить… Как же можно без князя великого?
Домамерич показал видом, что никак нельзя. Котян, сомлевший от усталости и уныния, ожил, услыхав, что будет съезд князей, и привел то важное обстояние, что покойный Кончакович приходился зятем князю Ярославу, и теперь по родству душа убитого вопиет о мщении.
Мстислав на это про себя усмехнулся, но не опроверг, что Кончакович вопиет, настойчиво повторил, чтобы гонцы в Залесье непременно, и с двумя заводными для скорого, неостановочного поспешания.
Тысяцкий опять с полным пониманием качнул высокой дорогой шапкой.
Полчища Чингисхана под водительством нойонов Субудая и Джебе, покорив семь кавказских народов, затем разгромили половцев, умертвили большую часть их воинов, а за оставшимися в живых гнались.
Из горестного рассказа подоспевшего полоцкого бага-тура можно было понять, что враг не только силен, но и очень коварен. Половцы поначалу воевали в союзе с аланами. Но неожиданно от татарского военачальника Субудая пришли к Юрию Кончаковичу послы со многими дарами, с ласковыми приветствиями и с уверениями, что татары и половцы — единоплеменники, а аланы — их общие враги. Юрий Кончакович поверил, отправил нарочных с ответными дарами. Татары легко расправились с оставшимися в одиночестве аланами, а затем принялись за половцев. Раскаялся хан Юрий Кончакович, да уж поздно.
Перепуганные ханы Котян и Бастый прибежали на Русь не с пустыми руками: щедро одаривали всех русских князей быстроногими половецкими скоками да девками — прекрасными невольницами.
Съезд в Киеве состоялся в апреле. Выдался теплый солнечный день, потому совещались, по обыкновению, на ковре. Котян с Бастыем смирно сидели в сторонке под полотняным пологом, внимая тому, что говорили князья. Бастый русскую речь понимал с трудом, чтобы лучше слышать, снял мохнатую шапку, обнажив до блеска выбритый череп. В особо сложных, неясных случаях клонился всем телом к Котяну, тот досадливо отстранялся, но затем, дождавшись, когда русские князья на время смолкнут, перетолмачивал на половецкий язык услышанное.
Приехавшие из разных уделов князья не выказывали охоты вступать в брань, отмалчивались и раздумывали.
— Если мы, братья, — увещевал Мстислав Удатный, — не поможем половцам, то они предадутся татарам, и тогда у них станет еще больше силы.
Братья тупились, почесывали в затылках. Молодые князья переглядывались, ерзали на ковре, но сказать раньше старых, умудренных сотоварищей не отваживались.
— Соберем воинство в миг один, ежели ворог посунется, — продолжал уговоры Удатный, все время держа в уме, что Всеволодовичи не прибыли. О них не поминали, но помнили.
Наконец все завозились, загудели с одобрением, а иные — без одобрения:
— Верно молвишь!
— Вестимо так, но пошто самим на рожон лезть?
— Покуда зараньше изготовимся, чтобы нас врасплох не застали.
И тут не выдержал, вскочил на ноги Даниил Волынский. Утишая волнение, он то поглаживал тонкие усики, то оправлял золотое зерцало, снял малиновую, шитую жемчугом шапку, пригладил рыжеватые кудри.
— Говори смело, Данила! — ободрил его Мстислав Удатный, любуясь своим зятем.
Сейчас Даниле восемнадцать, а женил его Мстислав на своей дочери Анне, когда ему едва минуло четырнадцать. Но уже тогда показал зятек себя князем возмужалым и воинственным, сразу же возглавил поход против ляхов, которые захватили Волынскую украйну. Одержал победу и стал называться князем Волынским.
— Молви, молви слово золотое нам, старым бздунам, в поучение, — неопределенно, то ли поощряя, то ли неудовольствие тая, проговорил старший по возрасту князь киевский.
— И молвлю! — Данила снова водрузил шапку на голову, прокашлялся, скрывая волнение. — Не раз половцы разоряли нашу землю и уходили, не получив возмездия. А когда мы сами ходили к ним, то возвращались с добычей. — Тут Данила вспомнил о важных гостях, смущенно покосился на ханов, но продолжал недрогнувшим голосом: — Да, сами половцы не раз вели себя на нашей земле хищно и жестоко. Коли нынче други и сваты они нам, коли с нами заодно они, надо идти бить общего ворога, а не ждать его в своем отечестве. — Сказав все это скороговоркой, Данила опустился на колени, взглядом умоляя старших князей внять ему.
— Лучше нам принять их на чужой земле, на половецкой, чем на своей, где жены и дети наши и все добро наше — вся наша жизнь, — поддержал его князь черниговский.
— Аминь, истинно так? — заключил Мстислав Киевский. — Пока я нахожусь в Киеве — по эту сторону Яика, и Понтийского моря, и реки Дуная, татарской сабле не махать.
Решение идти в степь искать неприятеля так обрадовало ханов, что Бастый решил немедленно креститься, сказал на ломаном русском языке:
— Карош рус вера! Хачу к попу ходит.