Юрий II Всеволодович
Шрифт:
Юрий Всеволодович гнал от себя эти мысли и догадки, иногда впадал в уныние, не находя просвета в жизни, иногда тайно надеялся на что-то, чего никак не решился бы высказать вслух.
Веря в бездну богатства премудрости и ведения Божия, епископ Симон был накрепко привязан к земле, к мирским будням и заботам. Любуясь пойменным лугом, буйно расцветшим после спада вешней воды, обронил будто ненароком:
— Грешно не использовать столь тучные пастбища. А рыбы-то в полоях!
Тогда Юрий Всеволодович призвал огнищанина и велел ему налаживать хозяйство, обустраиваться, как
Уже к осени на княжеском дворе было две тысячи кобыл, полтысячи коней, а на гумнах несколько тысяч стогов сена для них. В амбарах, кроме жита, стали появляться разные товары, в том числе железо и медь. В скотницах — великих кладовых и в глубоких, со льдом бретьяницах скопилось несколько сот берковцев с разными ставлеными и ягодными медами: сыченым, обарным, черемховым, приварным, брацким, почти сто корчаг с греческим вином, которое доставили мимоезжие купцы. Они же в следующий приезд привезли разные заморские плоды, индийский перец, благовония. В платежных сундуках стало увеличиваться число богатых одежд, сапог сафьяновых, поясов, украшенных золотом и каменьями. Словом, жизнь пошла совсем княжеская. Вслед за купцами нашли дорогу в Городец камские булгары, мурома с Оки, меря и черемисы с левого волжского берега — везли мед, дичину, рыбу, пушнину.
А Юрий Всеволодович все ждал гостей из Владимиро-Суздальской земли, ждал вестей каких-нибудь значительных, которые всю жизнь его здешнюю налаженную перевернут, возвратят ей остроту, волю, да, прямо говоря, права возвратят, которые он потерял. «Несбыточно, нестаточно!» — твердил сам себе и все-таки ждал. Ни с кем думами своими не делился по-прежнему, лишь глядел жадным взглядом на уходящие вдаль дороги, не покажется ль гонец.
Только дважды за свою жизнь — в Городце и потом через много лет на Сити — испытал он тугое стеснение ожидания, душащее, дразнящее, все собой заполняющее.
И он дождался. Дождался ведь! Целый год длилось его терпение и молчание.
Сторожа углядела с крепостной стены, как на правом берегу спешились два всадника. Один остался с лошадьми, другой на легкой ладейке стал пересекать Волгу. Оказался дружинник из Владимира. Весть принес изустную:
— Великий князь Константин Всеволодович требует прибыть к нему немедля.
Юрий Всеволодович вскинул в мгновенном гневе густую бровь: требует? Но овладел собой, с незабытой властностью ответил:
— Скажи, буду. Елико возможно, скоро.
Он намеревался выехать верхом с тремя заводными лошадями, но Симон, кому верхоконная езда не дозволялась по сану, сказал, что надобно запрячь шестерик и ехать вместе.
Брод через Волгу имелся значительно выше, почти у Ярославля, так что немедля не получилось. Прибыли во Владимир лишь через две седмицы.
— Крест-то будешь целовать? — вдруг спросил Симон уже в виду городских стен.
— Н-не знаю… — неопределенно протянул Юрий Всеволодович, вспомнив, как на требование Мстислава Удатного целовать крест великому князю надменно ответил:
— Мне целовать вам крест невместно.
Но теперь?..
— Теперь-то, я думаю, надо быть выше злопамятства? Как думаешь, владыка?
Симон ничего не сказал, но еле заметно кивнул черным клобуком. После недолгого молчания произнес:
— Чаю, и не надобно это будет.
После этого долго ехали в безмолвии, пока Симон снова не разнял уста:
— Чаю, попросит он тебя принять великое княжение.
Сердце Юрия Всеволодовича стукнуло радостно и тревожно.
— С чего бы это вдруг?
— Правильно оценивая прошлое, верно будешь понимать происходящее, и тогда яснее станет будущее, — наставительно и несколько загадочно сказал владыка.
За год, что не виделись, брат очень изменился: лицо восковое, губы истончились, только глаза стали больше, блестели, как в жару, и метались по сторонам. Незнакомое, молящее выражение появилось в них.
— Дни мои изочтены, — сказал великий князь надтреснутым голосом.
Все мечты о возвращении престола показались теперь Юрию Всеволодовичу далекими, ненужными, грешными.
— Ничего, брат, Бог душу не вынет, сама не выйдет, — попытался он подбодрить болящего.
— На Бога и уповаю. — И немного погодя: — Устал я, Гюрги.
Что назвал детским именем, пожаловался на усталость в своем цветущем возрасте, блеск глаз и ослабевший голос так ясно подтвердили, что брат и в самом деле плох. Что сказать ему, чем утешить? Какую подать надежду? Сказать о своей внезапно вернувшейся любви, о сострадании? И это после того, что легло между ними? Как это сказать? И поверит ли он? Не примет ли за насмешку, злорадство: вот, мол, как ты наказан?
— Хочу, чтоб ты рядом был, Гюрги. Пора мне заканчивать земные расчеты. Страшно самому себе признаться, но конец мой близок. Пока жалую тебе Суздаль. Живи там. Думал, до Христова возраста дотянуть, да, видно, не судил Господь. В казне моей харатия положена, завещаю в ней тебе Владимир, а сыновьям моим малые волости.
— Куда торопиться-то? — тихо сказал Юрий Всеволодович. Продолжать разговор о престолонаследии, о передаче высшей власти в княжестве можно, только признав смерть нынешнего великого князя близкой и неотвратимой.
— Торопиться, конечно, не к чему, — без волнения продолжал брат. — Никто еще не отказывался солнышко видеть… Но у меня просьба к тебе. Исполнишь? — Он испытующе взглянул лихорадочными глазами.
— Все, что велишь! — вырвалось у Юрия Всеволодовича.
— Детей моих тебе поручаю. Стань им вторым отцом. — Все лицо у Константина как-то вдруг заблестело слезами.
Юрий Всеволодович подошел и обнял его без слов, испытав тоску и смрадное дыхание близкого небытия.
Константин Всеволодович скончался весной, не дожив до тридцати трех лет всего два месяца.