Юрий Звенигородский
Шрифт:
— Дядю моего, Бориса Нижегородского, и дорогого нашего Васеньку он, — хвала Богу! — отпустил домой. Оба уже в пути! — радовалась великая княгиня.
И Юрий порадовался от души вместе с ней.
Дни потекли в ожидании старшего брата. Осей должен прибыть вместе с ним. Вновь придет время занятий боевыми искусствами. Пока же продолжались поучительные беседы с Морозовым. Юрий прочитал повесть «Александрия» о подвигах древнего македонского царя, заимствованную из текста болгарского. Познакомился с восточными притчами о царе-льве, боярине его быке и придворных шакалах. Одолел книгу «Соломон и Китоврас» о вынужденном участии мифического демона-зверя в построении Соломонова храма.
Посещал
— Вот войду в лета, построю и я, как матунька, монастырь. Только не женский, а мужской.
Состояние выздоровевшего было приподнятое, легкое, как у парящей птицы. Вот он уже трапезничает со всеми в Столовой палате, перемолвливается словами с отцом, получает приглашение от дядюшки Владимира Храброго посетить Серпухов. Жизнь вошла в обычную колею.
Ясным солнечным днем, в послеполуденный час, Юрий впервые вышел из терема, спустился на огород, застал у качелей сестрицу Марью с сенными девушками.
— А, братец? — спрыгнула она наземь. — Как живешь-здравствуешь?
Юрий улыбнулся широко, во весь лик:
— Слава-те, Господи!
Сестрица похвасталась:
— А я намедни ездила с матунькой в монастырь Вознесения. Знаешь, кого там видела?
И умолкла таинственно.
Юрию оставалось спросить:
— Кого?
Сестрица тихо шепнула на ухо:
— Твою бывшую мамушку Домникею. Постриженную.
После утренней трапезы, когда все встали из-за стола, Юрий подошел к отцу. Лик великого князя показался сумрачнее обычного, но сын не придал этому значения, ибо последнее время из-за частых недомоганий Дмитрий Иванович редко пребывал в добром расположении духа. Княжич предвидел всего-то и разговору, — сообщить о своей поездке в Серпухов. Давно князь Владимир и княгиня Елена звали его к себе. Сейчас крыша лета, самое время для гостин. Осталось уведомить родителя, как обычно: «Я еду». И услышать доброжелательное: «Поезжай, сынок». Однако этого не случилось. Татунька стал хмур, хуже некуда, и промолвил строго:
— Не едешь!
— Как так, не еду? — не понял сын.
Отец круто повернулся и пошел из палаты.
Они были не одни. У великого князя трапезовали воевода Боброк со своей женой теткой Анной, дядья с материнской стороны Василий Нижегородский и Семен Суздальский, окольничий Тимофей Васильевич Вельяминов, брат последнего тысяцкого, явившийся в златоверхий терем ни свет ни заря.
В груди второго по старшинству великокняжеского сына заклокотала обида. Прежде, когда не стало надежд на возвращение старшего брата из Литвы, родитель был с ним в любви и совете, теперь же, когда Василий возвращается по-здорову с азиатской войны, можно с младшим сыном не объясняться: «Не поедешь, и все тут».
В теремном переходе матунька взяла под руку:
— Успокойся, Георгий. Государь-батюшка серчает не на тебя, а на двоюродного брата Владимира.
— Ой ли? — не поверил Юрий. — Татунька с дядей всегда были — один человек.
Евдокия Дмитриевна тяжело вздохнула:
— И один человек раздваивается! У кого-то из старых бояр Владимира сорвалось с языка, что великокняжеский стол должен наследовать не твой брат Василий, а ваш стрый, князь Серпуховской [20] . Иначе будет не по отчине, не по дедине. Татуньке стали известны сии слова. Он велел болтуна с единомышленниками взять под стражу, заточить, разослать по разным городам.
20
Владимир
— Чужих бояр? — от неожиданности остановился Юрий. — И почему «болтуна»? — не мог он взять в толк. — Ведь в харатейном списке твоего батюшки, а моего деда, ясно сказано об отчинности и дединности: в наследовании великокняжеского стола брат имел преимущество перед сыном…
— Ш-ш! — прервала великая княгиня.
В свете высоких окон Юрий ясно увидел гнев на материнском лице.
— Плохо учит тебя Морозов, — присовокупила Евдокия Дмитриевна.
Вот-вот и разойдутся, искренней беседы не получилось. Сын искал веских слов, чтобы защитить учителя. Недоставало еще разлуки и с любимым Семеном Федоровичем! Губы его дрожали. Вырвалось вовсе не то, что хотел сказать:
— Матунька! Домникея не умерла. Она постриглась в Вознесенской женской обители.
Мать задержалась и обернулась.
— Она умерла для мира. Поступила, как Бог велел. До меня дошла ее покаянная исповедь. Бывает надобность в перемене судьбы, когда человек должен быть хозяин себе. Ты стал слишком большой, она слишком молода.
— Что, что? — не понял Юрий.
Матунька скрылась на своей половине.
В ложне поджидал подопечного Борис Галицкий.
— Слышал о происшедшем в Столовой палате, мой господин, — сразу объявил он. И тут же утешил: — Не за себя расстраивайся, за всех! Все люди, и простые и знатные, переживают сейчас за Великое княжество Московское. У государя с Тохтамышем опять немирье. Хан дал ярлык на Суздаль и Городец твоим дядьям, Семену с Василием, а их дяде Борису — Нижегородчину. А твой батюшка все переиначил: двум братьям отдал Нижний Новгород, Бориса хочет посадить в Городце. Пошел против воли ханской. Теперь люди боятся нового Донского побоища. Татары уже начали зорить Рязань. Не за Москвой ли страшный черед?
Юрий опустился на лавку, закрыл руками лицо:
— Что-то мне стало тошнехонько!
— Не ссориться бы двум одолетелям нечестивца Мамая, не к ночи он будь помянут, — продолжал дядька мыслить вслух, — напротив, стать бы единым телом, одной душой…
— Что теперь будет с дядюшкой Владимиром Храбрым? — отнял руки от лица Юрий.
Борис загадочно закатил глаза:
— Божью волю угадать трудно, а государеву еще и опасно. Есть на Москве колдун, прозывают Орефой. Он все предскажет, о чем ни спросишь.
Княжич прошелся по ложне, сжимая руки.
— Не идти же нам к колдуну! Сейчас вот сидел на лавке и знаешь, что мыслил? Только об этом — никому!
Дядька окстился:
— Клянусь молчать.
— Когда мне было пять лет, Домникея поехала посмотреть первую смертную казнь на Руси. Взяла и меня без спросу на Кучково поле, где сейчас Сретенский монастырь.
— Постой, — прервал Галицкий, — ты говоришь о казни Ивана Вельяминова?
Княжич кивнул. Понял, что нужно дядьку вводить в суть дела. Ему ли, всезнайке, неведома судьба сна последнего московского тысяцкого? Как раз в год рождения умер Василий Васильевич Вельяминов. Слишком важны к тому времени стали тысяцкие! Подобно князьям имели свою дружину, согласно с древним обычаем избирались горожанами, власть их порою не уступала государевой и боярской. Они входили в родство с великокняжеским домом. Сын Вельяминова Николай женился на матунькиной сестрице Марье. Завистливые бояре уговорили отца упразднить столь высокий сан. А ведь в новые тысяцкие метил старший сын покойного Иван. Он перебежал в Тверь. Там, а потом в Орде, замышлял против великого князя Московского.