Юрий Звенигородский
Шрифт:
— Татунька что-то такое молвил, — напряг память княжич.
— Так вот теперь властелин кыпчаков собрал огромное войско, куда включил черкесов, аланов, булгар и русских. Пришлось нашему великому князю отдать недругу часть своей силы и наследника сына.
— Как? — приподнялся Юрий. — Василия сызнова нет на Москве?
Морозов мрачно кивнул.
— Пока ты болел, старший брат твой вместе с Борисом Нижегородским отправились во главе наших войск к далекой азиатской реке Сырдарье. Там должен произойти решающий бой двух гигантов.
— А я об этом даже не ведаю, — обиделся княжич.
Морозов постарался развеять обиду:
— Пытался тебе
Боярин заговорил о том, что великий народ обладает способностью подниматься после падения. Пусть он унижен, но пробьет час, встрепенутся неистощимые силы и народ встанет на ноги с прежней гордостью.
— Мы до сих пор не встали, — перебил Юрий.
Морозов помог представить, словно воочию, как русские люди, оказавшись под страшным игом, сходили в могилу, безнадежно оглядываясь: не проглянет ли где хоть луч их освобождения. Потом дети усопших в неволе наблюдали с великой горечью, как князья их холопствовали перед поработителями, предавая друг друга ради призрачной власти.
— Более повезло внукам, сверстникам деда твоего Ивана Калиты, — сказал Семен Федорович. — В то время страдали только окраины. Московский же князь сумел установить тишину в своих небольших владениях. К нему потянулись менее удачливые князья с собственными боярами. В Москве обосновался митрополит [18] . После ста лет рабства занялась заря вожделенной свободы, о коей мечтали предки. Выросло поколение, привыкшее жить без страха перед Ордой. Оно и вкусило победу в Донском побоище.
18
В 1325 г., в правление великого князя Ивана Даниловича Калиты, святой митрополит Петр перенес первосвятительскую кафедру из Владимира в Москву.
— Победители снова под побежденными? — скривил уста княжич.
Он представлял, как переживает отец вторую разлуку со старшим сыном. Если ордынский плен оставлял надежду на благополучный исход, то очень трудно надеяться» что великая битва оставит в живых Василия. Невольно припомнились воинские уроки Осея: у младшего брата они шли успешнее, чем у старшего. Не пришлось бы по выздоровлении сызнова уединиться в родителевой комнатке для тайных бесед.
Морозов тем временем развивал мысль о терпимом иге: да, мы унизились, потеряли гордость, научились хитрости рабства, корыстолюбию, бесчувственности к обидам, к стыду. Сила у нас стала правом, татьба — язвой собственности. Теперь, слава Богу, тьма миновала, закон воспрянул от сна. Зато пришла неизбежность строгости, неведомой предкам.
— Мономах говорил: «Не убивайте виновного», — напомнил боярин. — Отец же твой ввел публичную смертную казнь [19] . Пращуры знали побои лишь в драке, теперь же по приговору бьют палками и секут кнутом.
— Мы стали походить на татар? — спросил Юрий.
Семен Федорович покачал головой:
— Думаю, нет. Не они научили нас стеснять жен, держать друг друга в холопстве, торговать пленными, давать посулы в судах. Все это было прежде. И слов татарских у нас не более, чем хазарских, печенежских и половецких. Что оседлый народ христианский мог перенять от кочующего языческого? Единственно — ужесточение нравов. Однако же оно временное, зависящее от жизни.
19
В 1375 г. в Москве, на Кучковом поле, по указу великого князя Дмитрия Ивановича состоялась первая публичная смертная казнь. Был обезглавлен за измену сын последнего московского тысяцкого Иван Вельяминов.
Часами длились беседы. Время шло незаметно, выздоровление быстро. Однажды княжич сказал боярину:
— Ты, Семен Федорыч, как Домникея, самый близкий мне человек. Ближе родных. И, конечно же, ближе дядьки Бориса Галицкого. Тот испугался потерять свою жизнь более, чем мою: не явился ни разу.
Морозов крепко сжал руку своего подопечного:
— Вот за это не кори. Страх за жизнь людям свыше дан, одним больше, а другим меньше. Мы не властны над дарованными нам чувствами. Вспомни Переяславль! Там Борис был храбр. Здесь же, видно, аукнулось старое: в детстве, за девять лет до того, как ты явился на свет, он пережил тот же свирепый мор, что и твой родитель.
Юрию показалось ко времени спросить в сотый раз о своей бывшей мамке. Боярин опустил голову.
— О Домникее больше не спрашивай! Не могу!
Такой ответ взорвал княжича, не помня себя, он осыпал любимца укорами. В конце концов тот ушел. Юрий же истерзался раскаянием. С тех пор прикусывал язык, когда мысль возникала о Домникее.
Ангелом с небес явилась перед ним матунькина девка Анютка. Первый новый человек! Распахнула окно, впустила освежающую теплоту лета. Громогласно поздравила:
— С выздоровленьицем!
Княжич, выразив благодарность, как бы между прочим спросил:
— Почему не Домникея, а ты?
Челядинка словно водой окатила:
— А ее нету.
— Юрий опешил:
— Как… нету?
Анюткин лик построжал в испуге. Руки затеребили передник.
— Домникеица заразилась от твоей милости, господин. Поболела и померла. Забудь о ней.
Этакая скороговорка! И — дверь захлопнулась.
Выздоровление сменилось худшим состоянием, чем болезнь. Когда наконец навестила матунька, не смог встретить с подобающей радостью. Едва улыбаясь, поднялся с лавки, припал к дорогой руке. Знал: великая княгиня едва оправилась после рождения новой сестрицы, которую окрестили Анной. От Морозова слышал: роды были тяжелые.
Сейчас мать выглядела, как прежде, величественно-красивой.
Увлеченно стала поведывать о своей мечте заложить каменную церковь Вознесения вместо деревянной в основанном ею монастыре недалеко от Фроловских ворот. Завтра же обязательно посетит обитель, посоветуется с монахинями.
— Чтой-то ты, Георгий, будто меня не слушаешь? — вдруг заметила Евдокия Дмитриевна.
— Переживаю смерть бывшей мамушки, — откровенно признался сын.
Великая княгиня напряглась, сжала губы, как бы не давая вырваться первым навернувшимся словам. Сказала успокоительно:
— Не скорби. Недостойно скорби, если грешником принят образ ангельский.
Юрий понял: надобно обуздать печаль. Ведь душа Домникеина сменила низменную земную юдоль на горнюю, райскую. Одно только не утерпел возразить:
— Она здесь была не грешница.
Мать, не ответив, свела речь на иное. Сообщила, что вчера прилетел вестник с востока. В дальней жаркой азиатской земле ничем завершилась битва Тохтамыша с Тимуром. Бывший разоритель Москвы вынужден был отступить в степи, к северу, дабы привести войско в порядок.