Юрий Звенигородский
Шрифт:
В опочивальне на жениной половине Юрия ожидала счастливая ночь. Счастливая, но бездейственная.
— Господи! Как же ты истощал! Сожми мою длань… Как обессилел!
Убаюкивали тепло, тишина и сестринские ласки жены. Мерцающая лампада пред образом и золотом оклада знаменовала предел бесконечного злого пути.
— Что слышно о твоем отце? — вспомнил князь.
Хотя он знал: Юрий Смоленский умер добровольным изгнанником в мордовской глуши два года назад.
— Ох, — вздохнула княгиня, — каждый нынешний день так полон кровавыми бедами, что дальним слухам сквозь эту толщу и не пробиться. Ничего об отце не знаю.
Спросил о Свидригайле, защитнике бывшего стольного града Владимира, отданного ему в кормление. Услышал от возмущенной жены: ненадежный оказался защитник! Гордо начальствовал во Владимире и пяти других городах, пока не услыхал о монголах. Тщетно подначальные горожане надеялись
Уже засыпая в объятьях Анастасии, князь вздрогнул от вести, сообщенной княгиней на ухо нескрываемо радостным шепотом:
— Из Костромы был гонец, воздыхатель по моей Вассе. Приехал собирать людей в полки государя, твоего братца. Тщетно! Самим воины надобны из-за бегства литовцев. Так вот, он поведал о событии государственной важности: Софья Витовтовна разродилась! Вся Кострома ликует. Мы тоже можем ликовать: на свет явился милый ребенок. Не наследник, а дочь!
Откроешь глаза в ночи и кажется, что ты дома. Лежи, потягиваясь, будто в своей постели. Пытайся вернуть сон, иначе с недосыпу грядущий день будет тяжек.
А прислушаешься… Нет, ты не дома. На чужедальней стороне. Сторож бьет в колотушку и выкрикивает неведомые для простых московлян названия: «Славен и преславен город Хлынов-град!.. Славен город Котельнич-град!.. Славен город Орлов-град!» Два года назад сам Юрий Дмитрич спрашивал государя-братца: как ехать в такую даль?
Всего два года прошло после Эдигеева разорения. Русь была в горе от Дона до Белоозера. Целые волости запустели. Кто избег смерти или неволи, оплакивал близких, утрату имущества. Всюду печаль и скорбь. Да слезами дом не построишь! Князь с семьей поспешал из Владимира в свой кремлевский терем под стук топоров, пенье пил. На московском посаде вставали белые стены свежерубленных изб, амбаров, бань, мастерских, купеческих лавок, а то и дьячих да боярских хором, что не вместились в Большом каменном городе. Дворский Матюша Зарян хорошо сберег княжескую усадьбу, ничего не пропало, не испорчено. Анастасиюшка принялась хозяйничать. Князь же, вполне отойдя от гостевания у эмира, праздновал в златоверхом тереме возвращение государя из Костромы. Все поначалу шло как по маслу. На пиру посмеялись вдосталь над письмом великого темника, посланном уже с Дикого Поля. Сломал хищник зубы о Москву и рычит: «От Едигея поклон к Василию! Хан послал воевать твои области. Ты позволяешь себе, чего не водилось прежде. Спроси у старцев: земля Русская звалась нашим верным улусом. Не хочешь знать этого! А ведь были у вас нравы и дела добрые, когда жил боярин Федор Кошка и напоминал о ханских благотворениях». Тут сын Кошки Иван пристукнул кулаком по столу: «Врет татарин!» Государь поддержал: «Не говорил твой отец ничего подобного!» Дьяк Тимофей Ачкасов продолжил чтение: «Ныне сын его недостойный, Иван — казначей и друг твой. Что скажет, тому и веришь. А думы старших земских не слушаешь». Эти слова потонули в смехе, в том числе и Ивана Кошкина. «Что вышло? — возвысил голос дьяк, держа перед собой письмо. — Разорение твоему улусу! Хочешь ли княжить мирно? Призови в совет старых бояр: Илью Ивановича, Петра Константиновича, Ивана Никитича и других, с ними в доброй думе согласных». Хотя никого из названных не было за столом, — по болезни, по смерти ли, — Юрий помнил этих вящих людей, ставивших и отцу его, и брату палки в колеса, когда дело касалось борьбы с Ордой, так называемой Великой Кыпчакией. Привыкли воловьи шеи к ярму, не вытащишь! «Плати, как прежде, оброк, какой платили вы царю Джанибеку, — читал Ачкасов, — да не погибнет вконец держава твоя! Земля христианская останется цела и невредима. А то бегаешь, как раб. Размысли и научись!» На сей раз и государь-братец не сдержался: «Вот старая скотина!»
Потом свели речь на иную, ставшую притчей во языцех, персону — Свидригайло. Он с позором покинул Великое княжество Московское, причем пограбил и пожег по пути села и пригороды. «Не зря я боялся, — воскликнул дядюшка Серпуховской, — что сей дутый герой сожжет Владимир с Переяславлем!» Пир затянулся за полночь. После государь позвал брата в свои покои подробнее расспросить о злоключениях в Эдигеевой ставке. Упрекнул за опрометчивую готовность туда ехать. Чтобы не возвращаться к старому, Юрий сосредоточил речь на ином: от души поздравил Василия с рождением дочери. Великий князь поздравление принял настороженно. Между прочим, совсем не к месту, спросил: «А
Эта двухгодичной давности пря стоит в ушах, как вчерашняя! Анастасия похвалила мужа за твердость. Однако несколько дней спустя произошел новый разговор с государем, имевший для ослушника плохие последствия.
Великий князь как бы наказал брата тяжелой, прямо-таки невыполнимой задачей. Есть на реке Вятке, притоке Камы, богатый, никем не тронутый город Хлынов. Его основала новгородская вольница, поднявшаяся туда на своих лодьях. Пришельцы установили там свою власть, местные племена подчинились. Власть не тягостная, ибо порядка большого нет, как и в Великом Новгороде. Городское устройство в Хлынове, Котельниче, Орлове и на всей Вятке привычное, как в вольном граде на Волхове. Ни господ, ни холопов, не разбери поймешь, кого слушать. Некоторое время назад пришла сюда московская рать во главе с князем Семеном Ряполовским, да дела не сделала [76] . Вятчане, как звери неприручаемые, боятся охотников до их воли. Бой дали не на жизнь, а на смерть. Пришлось уйти. Теперь цель хитрее: не огнем и мечом, а проникновенным словом привлечь лакомую землю под руку государя московского. Василий решил, что Юрию такая задача по разумению: справится! Разубеждать оказалось без толку. Дома Настасьюшка впала в горе перед новой разлукой. Сперва ударилась в слезы, да высушила их гневом не столько на государя-братца, сколько на подговорщицу Софью. Осталась непоколебимо уверенной: без ее козней тут не обошлось! «Еду с тобой! — сказала мужу. — Не отговаривай. И детей возьму». Мысли не допускала о новой разлуке.
76
Вятская республика была взята войсками Василия II Темного и обложена данью лишь в 1459 году, через полвека после описываемых событий.
Вперед отправился Юрий Дмитрич один с малой охраной. По Оке — до Нижнего, там — через Городец, вверх по Ветлуге и дальше лесами — к Вятке, дабы обогнуть не очень-то дружественную Булгарскую землю. В Хлынове его хорошо встретил сановитый Левонтий Макарьянич, некто вроде здешнего посадника. Московскому гостю был выделен приличествующий терем в кремнике, ибо ожидалась скорым приездом его семья. Она и прибыла с подобающей домашней обслугой. Вместо московской охраны на встречу была выслана вятская. Вятчане сменили московлян в Городце и берегли путь княгини до Хлынова.
Мирные переговоры с Левонтием и лучшими людьми шли успешно. Свободолюбцы признали, что их народоправная земля сначала зависела от Новгорода, потом все больше — от Суздальского княжества. Однако сие касается чисто деловых связей. В общественном же устройстве здесь — народная держава, основанная на законах новгородских, где главное и святое — Дух Вольности.
Юрий внушал Макарьяничу с его присными, что Москва и не думает покушаться на вольности Вятки. Рать Ряполовского — признанная ошибка. Речь идет лишь о небольшой дани взамен на защиту от недругов, например от татар. Левонтий посмеялся: «Татарам нас не достать!» Однако же не стал полностью отметать предложения князя. Посоветовавшись с народом, согласился на том, что Вятка может признать себя частью Галицкой области.
Юрию не с кем было советоваться. В Москве бывший дядька Борис, узнав о его отъезде, порекомендовал взять с собой звенигородского боярина Глеба Семеновича, как верного человека. Усиленно навязывал его князю, хотя вызванный добрый молодец с наглым, как показалось, взором не очень-то понравился. Уж слишком рьяно хватался за все: поручи ему это, доверь то. Короче, из молодых, да ранний. Присутствуя при переговорах с вятчанами, Глеб едва не погубил дела петушиными наскоками, козлиным упрямством. Пришлось удалить его и принять предложения вольнолюбцев.
Вот теперь лежи, ворочайся с боку на бок. Примет ли брат подписанные в Хлынове договора? Придет утвердительный ответ, можно уезжать восвояси. Хотя места здесь лесные и водные, куда ни глянь — красота, а в Большом каменном городе — грязь да вонь, да вельможные сплетни. Однако не зря говорят: в гостях хорошо, а дома лучше. Анастасия свет Юрьевна извелась, сетуя на «невыглядное житьишко». Из знакомых у ней одна-единственная Акулина Никитична, дородная, всегда будто сонная, жена Макарьянича. Связной Корнилко Олисейков только и снует от одной к другой с краткими записками на бересте.