Юсуповы, или Роковая дама империи
Шрифт:
Про Олега, четвертого сына моего двоюродного деда Константина Константиновича, я не могу не написать хоть несколько слов. Еще в мои ранние юные годы, когда мы с семьей ездили в Царское Село, мы часто играли и гуляли вместе с Олегом, который жил там по соседству в Павловске. Это был совершенно необыкновенный, редкостный человек! Я его просто обожала, хотя и не была в него влюблена. Любила его, как брата… Нет, даже больше братьев, потому что он всегда был так ласков со мной! Он очень много читал, он обожал Пушкина, мечтал издать его факсимильные рукописи – полное собрание их издать! Был славянофил в самом лучшем смысле этого слова. Я на всю жизнь запомнила его стихи, которые он написал после посещения Константинополя. Может быть, потому запомнила, что он сказал: «Я эти стихи тебе первой читаю, Ирина».
ОстаткиДаже удивляюсь, отчего я в Олега не влюбилась. Наверное, потому, что в пору моей ранней юности он мне казался довольно странен: был просто одержим Россией, ее народом, желанием узнать его нужды. Часто он инкогнито, под видом охотника, с одним лишь камердинером Владимиром Шевелевым, которого выдавал за своего товарища, ездил по деревням, вникал в нужды простых людей, помогал деньгами и протекцией. И всегда докладывал моему дяде Николаю Александровичу о том, что видел. Его многие считали чудаком, я, пожалуй, тоже. Я ведь не любила народ, боялась, а он любил. Он как-то сказал, я запомнила: «Мы, Романовы, должны помогать царю знать свой народ, его быт, его нужды…» В этой страсти знать народ мне его Феликс отчасти напоминал, только у Феликса это было некое чудачество, досужее любопытство, а у Олега – потребность, он в этом видел свой долг. Он был прекрасный, удивительный идеалист. Во всех проявлениях жизни видел именно исполнение долга. Сам говорил: «Жизнь не удовольствие, не развлечение, а крест». Так он и погиб – из чувства долга… Это было где-то под Вильно, Олег в атаке первым доскакал до неприятеля и врубился в его строй, но уже в конце боя лежащий на земле раненый немецкий кавалерист выстрелил в Олега и ранил его очень тяжело. А Олег сказал потом, в госпитале: «Я так счастлив, так счастлив. Это нужно было. Это поднимет дух. В войсках произведет хорошее впечатление, когда узнают, что пролита кровь царского дома». Рана оказалась мучительна, смертельна. Он скончался через два дня, бедный Олег. Он был помолвлен с Надей, дочерью великого князя Петра Николаевича и великой княгини Милицы Николаевны. Через три года Надя вышла за князя Николая Владимировича Орлова. Они были с нами в Крыму, а потом мы все уехали на дредноуте «Мальборо». Их старшая дочь Ирина в Крыму и родилась, а младшая, Ксения, – уже потом, во Франции. Надя говорила, что если будет сын, назовет его Олегом, но сына им Бог не дал. Между прочим, я перед родами тоже думала, что назвала бы сына Олегом, но у меня родилась моя Бэби Ирина.
Вернувшись в Россию после нашего свадебного путешествия, которое окончилось из-за начала Первой мировой войны, мы поселились уже не во дворце, где прошли мои детство и юность, а на Литейном, в доме Феликса, где еще не закончились ремонтные работы, начатые перед нашей свадьбой, но в нескольких комнатах уже был открыт госпиталь для тяжелораненых, мгновенно организованный Феликсом. Моя тетя Ольга Александровна пошла милосердной сестрой в воинский эшелон, уходящий на фронт; в полевом госпитале работала и Маша, Мари, бывшая герцогиня Сёдерманландская, бывшая принцесса Шведская. Моя бабушка была потрясена их решениями. Она полагала, что в данном случае права императрица, которая вместе с дочерьми занимается организацией госпиталей в столице, а не отправляется фактически на передовую.
Но ни Ольгу Александровну, ни Мари было невозможно удержать! Потом, вернувшись в столицу, Мари рассказывала об этой тяжелой и опасной работе с таким чудесным юмором! Я слушала ее рассказы –
Старшей сестре не следовало работать в палатах, но Мари хотелось занять себя, она стала помогать в операционной и перевязочной и вначале очень этим увлеклась. Вскоре врачи уже доверяли ей сделать сложные перевязки, и ни одна операция не проходила без ее участия. Она всегда была готова подняться с теплой постели и в накинутом поверх ночной сорочки халате бежать в операционную. Вскоре пациентов стало так много, что врачам было не справиться с работой, и Мари выполняла несложные операции – к примеру, извлекала пулю или ампутировала палец. Иногда ей приходилось давать анестезию, а после нескольких подобных операций она выходила из операционной на нетвердых ногах, одурманенная парами хлороформа.
Раненые прибывали с фронта в ужасном состоянии – их еле удавалось отмыть, приходилось сжигать одежду, а повязки так затвердевали, пропитанные запекшейся кровью и гноем, что их можно было только резать.
Мари отморозила ноги, они отекали, когда целыми днями некогда было присесть, руки стали красными и шершавыми от воды и дезинфекции, но она трудилась, не зная усталости.
Однажды великий князь Дмитрий оказался проездом в городе по пути на фронт и зашел к сестре в госпиталь, не предупредив заранее. Мари была в операционной, вымыла руки, но не посмотрела в зеркало и выбежала к брату. Дмитрий смотрел с ужасом и благоговением.
– Что ты делала? – спросил он. – Убила кого-нибудь?
Мари не обратила внимания, что ее лицо и платье забрызганы кровью. Впрочем, она никогда не заботилась о том, как выглядит. С начала войны она ни разу не сняла серую униформу или белую косынку, даже когда уезжала из госпиталя. Вдобавок Мари коротко подстриглась; ее отец пришел в ужас, когда увидел ее. Но она была полностью довольна своей жизнью!
Потом, когда в Дюльвере, одном из имений Юсуповых, в Крыму открылся госпиталь для выздоравливающих офицеров, и я там бывала. Это выглядело совершенно иначе… Все чисто, тихо. Спокойно. Розы на ночном столике, сладостный шум деревьев за окном… И никому даже в голову не приходило, что я – я, княгиня Ирина Юсупова-Романова! – должна утирать чьи-то слезы и перевязывать чьи-то раны.
Прежде всего это не приходило в голову мне.
Итак, Мари была довольна своей жизнью. А я?
Пожалуй, не очень. Слишком уж дурно я себя чувствовала из-за своего положения. В редкие часы улучшения во мне пробуждался жадный, прежде незнакомый интерес к жизни, мне хотелось бывать среди людей, узнавать что-то новое. Я в то время очень ненадолго переменилась, меня влекло общество. В одну из таких минут я приняла приглашение графини Камаровской, вернее, теперь уже, по мужу, госпожи Виноградовой, с которой мы иногда встречались и оставались большими друзьями, побывать в некоем близком ей доме. Котя сказала, что там бывают очень интересные люди. Я подумала, может, актеры? Поэты? Художники? Модильяни, небрежно жующий пирожное, вдруг вспомнился мне… И я отправилась туда с большой охотой. Но хозяйка, чуть мы вошли, с порога представила нам… Муню Головину, которую мы обе довольно-таки знали. И Муня радостно сообщила, что нынче ожидается прибытие Г.Р.
Мы с Екатериной Леонидовной переглянулись встревоженно. Она чувствовала себя очень неловко, зная отношение к нему в нашей семье, а мне… мне было любопытно.
Не то чтобы я его не видела… Раз или два, мельком. Когда оказывалась в гостях у своих кузин, великих княжон Ольги и Татьяны, а он вдруг приходил.
Мои родители его не терпели, maman, как мне кажется, еще и боялась, и я словно бы унаследовала от нее этот страх. Иногда, в разгар веселой беседы с кузинами, которых я очень любила, я чувствовала неодолимое желание уйти. И уходила, почти убегала… А потом узнавала, что буквально через минуту у них появлялся «наш друг».