Южнее реки Бенхай
Шрифт:
— Если удастся найти парня», — сказал генерал, — сразу приходите с ним ко мне. Но постоянно помните, как бы не попасть самим в ловушку.
— У меня есть личная просьба, товарищ командующий, — сказал Фам Лань.
Генерал поднял удивленно брови, внимательно посмотрел на майора, будто ослышался: с просьбами, тем более личными, к нему обращаются редко.
— Очень прошу выслушать меня, товарищ генерал, — взволнованно произнес Фам Лань.
— Ну, как говорится, и вода вскипела, и чай заварен. Готов выслушать со всем вниманием, — ободряя майора улыбкой, сказал генерал.
— Вы знаете, что представляет собой база Фусань?
— Ну,
— Совершенно верно, товарищ генерал. Вот я и прошу вас отправить меня в район базы. Ведь я из тех мест, мне там многое знакомо. Я постараюсь проникнуть на саму базу — не могут же американцы обойтись без вьетнамской прислуги, помощников, переводчиков.
И если мне удастся, то Фронт будет получать информацию из первых рук. Настанет же такой день, когда наши войска начнут штурм базы, и тогда сведения, добытые на месте, очень пригодятся командованию.
— Как, товарищ председатель, — спросил генерал, — примем предложение или прикажем не отвлекаться от прямых служебных обязанностей?
Генерал говорил вроде строго, но Фам Лань уловил в голосе теплые нотки.
— Предложение заманчивое, — сказал председатель, — но только подойдет ли Фам Лань для этого? Тут надо подумать, не один раз подумать. То, что он из тех мест, может обернуться не преимуществом, а недостатком: а вдруг узнают? И тогда все пропало. Противник насторожится, к нему будет труднее подобраться.
— Вот видишь, Лань. Прав председатель. И еще одно. Не так много у нас людей с академическим образованием, чтобы мы могли рисковать ими.
— На риск мне или кому-то другому все равно придется идти. Но у меня в этом случае будут преимущества перед другими.
— У тебя они и здесь есть, — прервал генерал. — Я уже сказал.
— Я не об академическом образовании, товарищ командующий. Речь о другом. Риск можно уменьшить. Отпущу усы и бороду, изменю походку и сделаюсь неузнаваемым. Потом — время. Я уходил в армию шестнадцатилетним, а теперь уже за тридцать перевалило.
— Много ли перевалило-то?
Фам Лань смутился.
— Да уже три месяца, — ответил еле слышно.
Генерал и председатель рассмеялись.
— Совсем старик, — сказал генерал, вытирая глаза платком. Потом сразу посерьезнел. — А впрочем, жизнь измеряется не только годами, а сделанным за эти годы. Я знаю, Лань, через какие испытания ты прошел. Ну, а еще какие доводы в твою пользу?
— Язык, товарищ генерал. Я ведь знаю английский, а это для разведчика немаловажно.
— А если начнут пытать, а ты закричишь не по-анг-лийски, а по-русски? — с улыбкой глядя на Ланя, спросил председатель Фронта освобождения.
— Обещаю вам, что если такое случится, то буду кричать только по-вьетнамски, даже на южном диалекте.
Председатель Фронта теребил ежик седых волос, задумчиво глядел мимо Ланя, словно хотел увидеть будущее этого тридцатилетнего парня, с первой встречи ставшего ему очень близким. Он думал, что, будь у него такой сын, он без колебаний доверил бы ему выполнение задания, о котором просил Фам Лань. Бывают такие задания на войне, которые хотел бы поручить только самому себе, настолько они ответственны. И кажется, что только ты сам и понимаешь, как надо будет поступать в сложной ситуации, разобраться в запутанной обстановке. Но председатель Фронта, несущий ответственность за судьбы всей борьбы, поймал себя на том,
— Хорошо, майор, — услышал Лань генерала, — этот вопрос мы решим. Но мы должны получить из Ханоя разрешение на проведение такой ответственной операции. Одно могу сказать: что мы с товарищем председателем поддержим твою кандидатуру.
— Спасибо, товарищ командующий, спасибо, товарищ председатель, — взволнованно поблагодарил Лань. — Я сделаю все, чтобы оправдать ваше доверие.
— Подожди, подожди — прервал его генерал, — очень торопишься. До завершения операции, которую, как ты говоришь, нам собираются навязать американцы, не может быть и речи о переменах в штабе, тем более в таком важном отделе. Поэтому временно забудь об этом разговоре.
Отпустив Фам Ланя, генерал еще долго сидел вместе с председателем Фронта над картой, обсуждая положение на разных участках.
ГЛАВА ВОСЬМАЯ
Когда солнце- почти из зенита покатилось вниз, по небу, поползли тяжелые тучи. Небо посерело, стало тревожным. С востока, клубясь, надвигалась хмарь. Была влажная духота, ломило в висках, сдавливало грудь.
Старый Дьем любил в размышлениях проводить предвечерние часы в тихой прохладе своего сада или у бассейна с прозрачной водой. Вот и сейчас он пытался размышлять о вечном перевоплощении людей, подчинен-
ном законам самасары, и приблизиться к постижению мудрости неба. Но мысли уходили куда-то в сторону. Только он вспомнил мудрые постулаты кармы, без которой человек и шага сделать не может, как ему подумалось о поведении майора Тхао, который вознамерился разместить свой батальон в пагоде Пурпурных облаков, чтобы обеспечить безопасность подступов к базе с восточной стороны. «Неужели поведением и этого человека руководит небо?» — с возмущением подумал Дьем.
Он знал, что окрестные жители давно прозвали его Мудрым. Но где же эта мудрость, если он нарушил одно из священных установлений буддизма — не терять спокойствия и ясности мысли даже в тех случаях, когда земля зашатается под ногами? Нет, он вел себя- совсем не мудро, ввязался в спор с низким по духу человеком, тратил на него жар души, рассыпал перед ним мудрые цитаты из священных книг. Смертному не дано постичь изменчивые воплощения покинувшего мир человека в цепи превращений, определенных небом, но наглого, грубого майора Тхао он почему-то видел в образе жадного животного с кровавыми глазами. Как ни отгонял Дьем это видение, оно не покидало его.
Мудрый Дьем считал себя старым, даже древним жителем земли, пережившим вместе с ней неисчислимые страдания, которые на весах неба перевесят прегрешения, свершенные не по злому умыслу, а по слепому неведению. В пагоде нет ни одной священной книги, которой он не знал бы чуть ли не наизусть. Когда большой колокол пагоды, покрытый священными письменами, оглашал своим гулом окрестности, эхом отдаваясь в синеющих на горизонте горах, настоятель верил, что это молитвы возносятся к ослепительному престолу Небесного владыки, неусыпно наблюдающему за делами копошащихся на земле людей, каждый из которых только в присущем ему облике вернется на землю. В гулком звоне большого колокола он улавливал голоса Будды и его последователей, и по тому, как откликалась на них душа, наполняясь радостью и спокойствием, Дьем понимал, что его молитвы и его деяния угодны Рожденному в Лотосе.