Шрифт:
Часть первая
Все персонажи являются вымышленными, и любое совпадение с реально живущими или жившими людьми случайно
Все права защищены, любое копирование преследуется по закону
1. Рыжий лес.
…снег таял. До зимы было ещё далеко. И утренние заморозки были всего лишь прихотью природы, желающей хоть как-то напомнить о себе. Именно: напомнить. Сказать, что она – рядом, она – вокруг. Сегодня она просто устала быть незаметной, быть всего лишь твердью под стопой путника. Быть фанерной декорацией в человеческом быту. Или, как и всякая женщина, тоскующая о своей увядшей красоте, натерпевшаяся унижения и попрания, этими несвоевременными, невесомыми блеклыми обрывками неба попыталась скрыть нынешнее
Но… снег таял, оставляя лишь грязь – гнойные дорожные нарывы; сырость в прелых гнусных оврагах со слежавшейся прошлогодней листвой; тоску и ненависть в людских душах. Любое изменение всегда привносить в жизнь неуверенность, настороженность и недоверие… Здесь же все привыкли к природному чудачеству и уже перестали обращать внимание на неожиданную перемену в климате, но этот растаявший снег… Он лёг каким-то безысходным надрывом на сердце каждого. Он точно помаячил картинкой из прошлого до катастрофы, поманил иллюзией другой, не такой жестокой и пугающей реальности, всколыхнул подавленное и отвергнутое как невозможное в памяти. И эти суровые, с больной психикой как и больная здешняя природа люди, обманутые миражом минувшего, чувствовали обиду. Да, эти люди отдавали себе отчёт, что придёт зима, также выпадет первый снег, затем лягут тонны белой холодной массы и – нечего особенного не произойдёт. Мир не изменится. Снег не излечит этот мир. И снег также станет неживым фоном человеческой возни. Но они, именующие себя странным, отдающим каким-то невесёлым душком обречённости именем – сталкеры, живущие здесь, вросшие в эту поруганную землю, ставшие с ней одним целым, кляли и поносили сегодня зыбкую, безобидную дымку…
…он перевёл взгляд с браслета с часами на запястье на неощутимо коснувшуюся ладони снежинку. И застыл, точно замороженный этим ледяным прикосновением, зачаровано любуясь.… А может быть, просто хрупкие кристаллы льда вырвали его из действительности чем-то знакомым, какими-то образами из уже несуществующего, но сохранившего отблески в его потускневших глазах. Что-то глубоко личное, радостное, искреннее всплыло в памяти и заставило напряженное, суровое, приученное только к терпеливой к боли мимике, его лицо просветлеть. Чуть заметно улыбнуться. Снежинка сидела на костяшке указательного пальца, как большой белый паук. Слегка вздрагивала от малейшего движения мускулов кисти. Ему необходимо было спешить, каждая минута была дорога как никогда. Но он стоял, не шевелясь и затаив дыхание, смотрел и смотрел на небесное, почти живое насекомое. Почти… как и всё здесь. Здесь всё – только почти. Почти настоящее, почти существующие, почти живое. Зона отчуждения. В самом слове уже заложено нечто чуждое, отвергнутое, неприемлемое, что-то, что противопоставляет рассудку, здравому смыслу свои правила, свои законы. Ему стало казаться, что он непозволительно долго наблюдает за какой-то чепухой, но ничего не мог с собой делать. Словно заколдовали, обратили в статую, в монолит. От тепла руки форма снежинки стала меняться, как меняется выражение двенадцатилетней девушки: от безудержно счастливого до бесконечно трагичного, – когда ей приходится повзрослеть и повзрослеть не по своей воли. Мгновенно утратила безупречную грацию совершенства кристаллической композиции. Потекла слезами по грубой, шершавой коже. Оставшись чуть заметным пятнышком, холодком, как от прощального поцелуя. Он еле слышно застонал, приводя все свои чувства в рабочее состояние. Стряхнул непрошеное оцепенение, взводя пружину отлаженного годами, проведенными в зоне, механизма своего тела. Снова посмотрел на хронометр, запущенный в режиме обратного отсчёта времени. Тридцать пять часов, пятьдесят четыре минуты, пятнадцать секунд. Четырнадцать, тринадцать, двенадцать…
…бердцы вязли в тягучей, пахнувшей болотом и плесенью глине. Дозиметр молчал, и можно было обходиться без привычных первичных средств защиты. Отстегнуть надоедливый, вечно преющий от порывистого дыхания, респиратор. Поднять бронестекло забрала шлема «сфера-8», делающие окружающий мир мутным и серым. Обойтись на время от толстенных прорезиненных перчаток… Навигатор напротив неумолчно отчитывался о позиционирование размеренными щелчками. Сталкер на ходу проверил своё оружие, всё, что имелось при себе: пистолет с несколькими обоймами и штык-нож. Захлопнул поплотнее армейский плащ Л-1, защищающий от радиоактивной пыли, зябко передёрнув плечами, и зашагал по просёлочной дороге.
Здесь уже давно не велись работы по просеке, и лесополоса, обжимающая дорогу, начала врастать в её насыпь, разбивая уплотнившейся грунт молодыми побегами. Некогда ровная посадка, служащая естественной защитой от снежных заносов, превратилась в хаос из ветвей, кривых болезненных стволов бурого цвета и жухлой после вчерашнего кислотного дождя листвы. Верхушки крон из голых облетевших палок, коричневых до черноты, обгоревших от частых выбросов продуктов распада, сплетались в зените в подобие сквозного купала. И зеленоватый свет неба (небо зоны, быстро меняющиеся, поражающиеся своим сумасшествием разнообразия оттенков) дробился сквозь этот дуршлаг и брызгал крапом на землю. Лес вокруг был осенний со следами выпавших утром зимних осадков, хотя стояла середина лета.
Настораживало долгое отсутствие аномалий. Оно притупляет чувство осторожности, создаёт впечатление комфортности загородной прогулки перед завтраком… Ленточка снова задрожала от волнистых ударов о уплотнившейся в полёте воздух, гайка плюхнулась метрах в пяти впереди – всё-таки необходимо быть начеку. Он внимательно смотрел на неподвижную гайку… можно идти. Взмах. Бросок. Парящий лоскуток чётко устремляется впёрёд – чисто.
До объекта два километра – две тысячи метров. На преодоление этого расстояния тридцать пять с небольшим часов… Очень мало! Категорически мало!
Сталкер остановился, насторожился. Звуки, откуда-то сбоку. В зоне мало звуков, почти всегда здесь тихо, только шорох от ветра порой нарушает безмолвие мёртвой земли. Здесь нет птиц, которые бы щебетали над головой, нет мелких животных, которые бы возились в траве. Птицы мигрировали за день до катастрофы, точно предчувствовали смертельную опасность, мелкие животные вымерли от облучающих ударов. Крупные же либо генетически видоизменились и сторонятся всякого контакта с человеком, вызывающим у них ненависть за свершенное над ними, либо сбиваются в стае и атакуют ненавистного врага, причем опять же бесшумно. Так что до столкновение – тише воды. Поэтому так напрягся бывалый скиталец проклятой территории, услышал незнакомые вибрации в воздухе. Как будто дятел бьёт кору дерева. Частые-частые удары клювов, эхом разносящиеся по рыжему лесу. В них скорее угадывалось приближение какой-то неизвестной аномалии, чем естественное проявление экологии. Она, должно быть, таким образом предупреждает о своём существование, подобно тому, как электра треском разрядов. Попасть в новую, незнакомую ловушку, испытывая жуткий лимит времени, – пара пустяков. Сталкер снова чуть слышно застонал, заставляя себя сосредоточится, полностью сконцентрировать всё своё внимание. Вот почему тридцать пять часов чудовищно мало!
Лес как будто ожил, реанимированный присутствием пульсирующего перестука. Словно сердце, насыщенное после долгого молчания горячей кровью, снова гонит её по артериям ржавого древесного насаждения. И по деревьям прошлась нервная дрожь, стряхнув листопадом пораженный болезнью, изъеденный ливнями, отравленный химическими продуктами утлый наряд. Осыпаясь скрюченными, со следами окислов, с чёрными прожилками, рождающимися уже старыми листьями лес зашептал. И шёпоте том слышались странные голоса, шелестящие, доносящиеся отовсюду, на каком-то непонятном языке. Казалось, слова перепрыгивали с ветки на ветку, соударялись, мешали друг другу донести смысл. Наполненные эмоциональной окраской мольбы, они неприятно оседали в сознании путника горьким привкусом. Да, он их чувствовал даже на языке, как пилюлю бисептола, что даже захотелось отплеваться, заесть, запить чем-нибудь. Кто-то издалека как будто звал на помощь, и отчего-то это откликалось в нём приступами тошноты. С каждым ударом отдалённого дятла он чувствовал, как волна неприятного, противного спазма ползём по пищеводу, подбираясь к горлу.
Он догадывался, вернее знал, что происходит с ним. Он также понимал, что с этим нельзя справиться при помощи оружия. И всё-таки машинально потянулся за рукоятью «Джерихо-941 FB», который для краткости называл Магнум по имени компании разработчика… Ладонь поглаживала рельефные накладки пистолета, средний палец дотрагивался до спускового крючка, а сам бродяга в сердцах ругал себя последними словами за полусознательные действияобходимо заглушить динамики шлемофонов, твердило в мозгу логическое мышление, разбиваясь о гранит инстинктов.
Резь в глазах застилала окружающую панораму, а в ушах больно рождалось то, что можно сравнить с работающей фрезой, когда ею проводят по зубной эмали. Самое верное, что необходимо было предпринять сейчас, – идти. Как можно скорее выходить из зоны поражения производимой атаки. И как бы это не было сложно, передвигать онемевшими, не чувствующими земли под собой ногами. Или – упасть и ползти. Да! верно. Трава смягчит ментальный удар, поглотит и рассеет какой-то процент излучения… Придорожная канава. Там много гнили, отравленной химикатами влаги и вони, но она заросшая этим спасительным зонтом.