За аравийской чадрой
Шрифт:
Именно облегчение, а не насмешку или злорадство. Из палатки вышел человек и направился к нам. Он все еще держал винтовку, но больше в нас не целился, Тогда мы развели руки в разные стороны, чтобы показать, что безоружны и у нас нет злого умысла.
Он начал с того, что спросил:
— А вы испугались, когда я выстрелил в вас?
— Конечно, испугались, — ответил я, и Ниангара тут же перевел. — И потому будь добр, убери свою винтовку куда-нибудь подальше, а то она может случайно выпалить.
Еще какой-то миг он смотрел на нас немного подозрительно, но, окончательно убедившись, что никакой опасности мы не представляем, опустил винтовку
По самым оптимистическим расчетам, в этой палатке могло уместиться максимум четыре человека. Но в ней уже было пять, и им пришлось немного потесниться, чтобы впустить Ниангару, шофера и меня. Стены палатки были из довольно тонкой мешковины, и ветер пустыни легко продувал ее насквозь. Здесь нужно спать в пальто и в обуви. В пустыне обычно бывает очень большая разница между дневной и ночной температурами. Днем термометр показывает свыше 40 градусов, а ночью — чуть выше нуля. В оазисах лужи по утрам бывают подернуты тонкой коркой льда.
Я хотел показать хозяевам палатки, что испытываю к ним самые дружественные чувства, и выудил из коробки несколько сигарет. В дороге они немного отсырели, и их было трудно раскурить. Стало ясно, что нашим хозяевам они не доставляют ни малейшего удовольствия. И тем не менее они докурили сигареты до конца — из вежливости.
Зато я тоже должен был из вежливости отведать немного рыбы, сухой и уже порядком подпорченной. Арабское гостеприимство неотразимо. Его оказывают все: от шейха до простого дорожного рабочего вроде тех, что мы встретили ночью в пустыне. Разница лишь в том, что шейх поставит перед вами на стол самые изысканные яства, а рабочий, который едва зарабатывает одну-две кроны в день, угостит вас гораздо более спартанской пищей. К счастью, мне удалось незаметно сунуть полрыбы в карман.
Между тем рабочие вскипятили воду и приготовили очень горький чай, который отдавал солончаками, мятой и какими-то крепкими пряностями. Чайник ходил по кругу, и скоро в палатке стало тепло и уютно.
Дорожные рабочие по многу месяцев живут без всякой связи с внешним миром. Лишь изредка, когда пройдет караван верблюдов или проедет машина, они могут приобрести немного продуктов, чтобы добавить их к тому рису, который составляет их главную пищу. Но если им не удается достать воды, они идут к ближайшему колодцу за много километров и обратно несут воду на спине. Нельзя не восхищаться стойкостью и твердостью сынов пустыни, которые трудятся в этом покинутом богом краю.
Около часа мы беседовали с нашими гостеприимными хозяевами, а потом улеглись спать.
Палатка оказалась битком набита людьми, но мне было чертовски холодно, хотя я и лег спать в одежде. Кроме того, я надел свою легкую полярную куртку, с которой никогда не расстаюсь, даже когда еду в тропики. Днем она спасает от зноя мои киноленты, а ночью служит для меня одеялом или подушкой. Я натянул на голову капюшон и крепко заснул.
Когда я проснулся на следующее утро, наши хозяева уже были на ногах и стояли возле палатки. Дрожа от холода, я вышел к ним, огляделся. Мы находились в довольно глубоком ущелье, и солнце еще не успело подняться настолько, чтобы согреть этот маленький лагерь, затерянный между крутыми склонами гор.
Рабочие совершили омовение… песком, как рекомендует Мухаммед в тех случаях, когда поблизости нет воды. Потом они опустились на колени, обратив лица в сторону Мекки, и стали молиться. Лишь после этого начался их рабочий день.
Скоро я заметил, что всю ночь спал на протухшей рыбе, которую вчера засунул в карман. Рыбу я, естественно, раздавил, и ее остатки оказались крепко втерты в материю, так что все мои попытки незаметно очистить карман особого успеха не имели. Две собаки, принадлежащие дорожным рабочим, ходили за мной по пятам. Они вдруг прониклись ко мне необыкновенно трогательной любовью, и их нельзя было отогнать ни на шаг, когда мы садились в машину, чтобы продолжать путешествие в глубь страны. Псы долго бежали вслед за нами и отстали лишь после того, как машина увеличила скорость. Когда я оглянулся, чтобы еще раз посмотреть на маленький лагерь в ущелье, мне показалось, что они все еще стоят и пускают слюнки при мысли о пище, которую упустили.
Когда через пять часов мы доехали до какого-то оазиса, я совсем пал духом. Запах рыбы, исходивший от моих брюк, оказывал магическое действие на окрестных собак, и они с лаем сбегались ко мне со всех сторон.
Нам разрешили остановиться в небольшом глиняном домике, и, когда мне удалось наконец захлопнуть перед носом у своих врагов тяжелую деревянную дверь, я поднялся на плоскую крышу. Наконец в безопасности! Ни один пес не заберется сюда и не станет требовать, чтобы я сменил брюки! Тем более что чистые брюки лежали в чемодане, предохраняя от случайных повреждений мои фотоаппараты.
Итак, я устроился поудобнее и приступил к завтраку. Хлеб был твердый как камень, но я уже давным-давно научился раскалывать его одним ударом ножа на мелкие кусочки так, чтобы они не разлетались в разные стороны. Кроме того, я виртуозно вылизывал банки из-под селедки в масле, сохраняя при этом бороду в девственной чистоте, а губы — в целости и сохранности.
Питьевая вода в оазисе оставляла желать много лучшего. Она была грязновато-мутного цвета, соленая, с каким-то очень неприятным привкусом. В общем на лукуллов пир моя трапеза не была похожа, но все-таки насытиться мне удалось.
Покончив с едой, я подошел к краю крыши и стал смотреть вокруг. И тут передо мной возникли картины природы, которые всегда наполняли мою душу невыразимым счастьем, и уже сама мысль о возвращении в лоно цивилизации начинала казаться мне нелепой и противоестественной.
Вдали в трепещущем от зноя воздухе пустыни высится голубовато-серый горный массив, до него зеленеют рощи финиковых пальм. В том месте, где начинаются глиняные домики, с ближайшей горы спускается, извиваясь, как змея, каменная стена. Она защищает жителей поселка от вражеских набегов со стороны равнины.
Сейчас трудно себе представить, что этот идиллический оазис порой превращался в поле битвы. Вот бегут двое ребятишек-пастушков с огромным стадом овец; за ними мчатся, заливаясь лаем, рыжие псы. Всех их окутывает огромное облако пыли, так что я могу проследить их путь до самой каменной стены. Под сенью нескольких пальм у колодца работают люди. До меня доносится монотонная песнь и такой же надрывный скрип колодезного колеса. Потом слышится плеск воды, и из небольшого водоема устремляются к многочисленным грядкам длинные ручейки, похожие на скользкие серебристые пояса. Босоногие темнолицые мальчуганы бегут рядом с водой, загоняя ее в узенькие каналы, из которых она растекается по желтой, задыхающейся от жажды земле. Эта земля разделена на ровные квадраты полей, причем у каждого поля свой цвет: пыльно-желтый, желто-бурый, грязно-бурый и от нежно-светло-изумрудного до темно-темно-зеленого.