За чертой
Шрифт:
Он глубоко затянулся цигаркой и выпустил струю дыма в костер.
— Вот общая точка, с которой можно начать. Этот аэроплан совершил посадку на пустынном плоскогорье в Соноре, где ветер и несомый ветром песок содрали с него материю, которой он был обтянут, а кочевые индейцы отковыряли от приборной панели и унесли с собой в качестве амулета бронзовую табличку с идентификационными номерами. В таком виде он там в безлюдье и провалялся, затерянный и невостребованный, — да и поди еще попробуй его оттуда востребуй! — в течение почти трех десятков лет. Вплотьдо этого момента история всего одна. Независимо от того, идет ли речь о двух аэропланах или об одном. Ведь о каком аэроплане из двух ни говори, до этого места выходитодно и то же.
Зажав бычок цигарки между большим и указательным пальцем, он вдумчиво затянулся, прищурив темный глаз от дыма, льнущего в неподвижном воздухе к его переносице.
Он улыбнулся. Докурив свою цигарку до того, что она начала жечь пальцы, дал ей упасть в костер и медленно выпустил дым. Лизнул большой палец и вытер его о штаны у колена. Сказал, что странникам, людям дороги, всегда важно, чтобы вещь была подлинной и реальной. И сказал, что истинный стратег никогда не спутает собственных измышлений с реалиями этого мира, потому что иначе какой же он стратег?
— El mentiroso debe primero saber la verdad, — сказал он. —?De acuerdo?[878]
Он указал на догорающий костер, и водонос встал, пошуровал в углях палкой, подсунул под ведро еще дров и вернулся обратно на место. Цыган подождал, когда он закончит. Затем продолжил. Говоря о подлинности этого маленького тряпочного биплана, он указал на то, что она не имеет значения ни для чего, кроме его истории, и сказал, что, поскольку у этого изуродованного экземпляра, как известно, имеется двойник, который тоже в таком же состоянии, естественный вопрос о подлинности не мог не подниматься. Смысл того, что он говорил, сводится к тому, что люди понимают подлинность вещи как нечто этой вещи присущее, независимо от мнений тех, кто эту вещь рассматривает,точно так же как и фальшивка в их глазах является таковой безотносительно к тому, насколько точно в ней может воспроизводиться искомое подобие. Если аэроплан, за вызволение которого из пустыни и доставку к границе заплатил их клиент, на самом деле не является той машиной, управляя которой погиб его сын, то ее близкое сходство с подлинной едва ли может быть аргументом в ее пользу — наоборот, скорее, лишь еще одним признаком зыбкости этого мира, еще одним из его обманов, которыми он постоянно людей морочит. В чем тут рациональное зерно? Люди ощущают почтение к историческим артефактам — это да. Можно даже сказать, что если той или иной вещи и присуща какая-то значительность, то всецело благодаря истории, в которой она принимала участие. Но вдруг и история — ложь?
Цыган бросил взгляд поверх голов на реку, туда, где за деревьями стоял аэроплан. Казалось, он пытается что-то понять по его внешней форме. Так, будто в этой примитивной конструкции заложен некий еще не разгаданный ключ к пониманию хитросплетений революции, стратегии Анхелеса,{109}тактики Вильи.
— ?Y por qu? lo quiere el cliente? — сказал он. —?Que despues de todo no es nada m?s que el ata?d de su hijo?[879]
Воцарилось молчание. Через некоторое время цыган продолжил. Сказал, что одно время он думал, будто их клиенту этот аэроплан нужен просто на память о том, что кости его сына давно где-то лежат, разбросанные по горам. Но теперь он думает по-иному. Смотрите: пока аэроплан оставался в горах, он был под стать своей истории. Был вне времени. Само его присутствие на том нагорье было целой повестью, овеществленной в одном образе, над которым каждый мог поразмыслить. Их клиент полагал (и полагал правильно), что если он сможет убрать эти обломки оттуда, где они год за годом лежат под дождем, снегом и солнцем, тогда — и только тогда — они лишатся власти повелевать егоснами. Отведя руку, цыган произвел ею медленный округлый жест.
— La historia del hijo termina en las monta?as, — сказал он. —Y por all? queda la realidad de ?l.[880]
Он покачал головой. И сказал, что простые задачи частенько оказываются самыми трудными. Сказал, что в любом случае этому подарку с гор на самом деле не дано успокоить старику сердце, потому что все равно он не дойдет до места назначения и ничего не изменится. Да и подлинность аэроплана будет поставлена под сомнение, тогда как в горах это вообще не вопрос. Но надо было что-то решать. А это не так-то просто. Однако, как часто бывает в таких случаях, Господь взял это дело в свои руки и сам все управил. Потому что в конце концов с гор были спущены оба аэроплана, и один теперь где-то в водах Рио-Папигочик, а другой,сото lo ve,[881]здесь,
Помолчали. Рафаэль опять встал, поковырялся в костре и, подняв крышку ведра и помешав в нем курящееся паром варево, снова прикрыл его. Цыган тем временем скрутил себе новую самокрутку и прикурил. Видимо, размышляя при этом, чем продолжить.
Вот городок Мадейра. Замусоленная прихотливая карта, напечатанная на плохой бумаге, вовсю уже рвущейся на сгибах. Вот парусиновый инкассаторский мешок, полный серебряных песо. Двое мужчин встретились почти случайно, и ни один из них никогда бы не доверился другому. Цыган растянул губы, изобразив то, что называют деланой улыбкой. Сказал, что, когда многого не ждешь, меньше получаешь разочарований. Два года назад осенью они поднялись в горы, сделали из жердей волокушу и на ней повезли обломки к краю ущелья, по которому течет река Папигочик. При помощи веревки и ворота собирались спустить груз к реке, там построить плот и на нем доставить корпус, крылья и всякие прочие причиндалы к мосту, по которому проходит дорога на Колонию Меса-Трес-Риос. А оттуда уже посуху к границе на оговоренное место восточнее Паломаса. Не вышло: снег заставил их спуститься прежде, чем они дотащились до края ущелья.
Остальные мужчины, сидевшие у бледного при дневном свете костра, казалось, ловили его слова на лету. Как будто сами в этом предприятии были лишь желторотыми салагами. Цыган говорил медленно. Рассказывал обо всех особенностях местности, куда упал аэроплан. О ее дикой суровости, о высокогорных травяных лугах и глубокихbarrancas,[882]где дни коротки, как в Заполярье, а полноводные реки, текущие на дне этих барранкас, с высоты кажутся не шире резинки от трусов. Все бросили и ушли, но весной опять вернулись. Денег уже не оставалось. Одна ясновидящая их предупреждала и пыталась от этого дела отговорить. Знакомая, из своих. К ее пророчествам он относился с уважением, но он знал то, чего не знала она. А именно, что если сон может предсказать будущее, то он же может это будущее и предотвратить. Потому что Господь не допустит, чтобымы знали свое будущее. У Него не может быть обязательства перед кем-либо — раскручивать мир именно вот так, и никак иначе, а если кто-то посредством сновидения или иным каким-то волшебством проник сквозь завесу, которая окутывает тьмой грядущее, то сие может послужить лишь тому, чтобы это его видение побудило Бога выдернуть мириз направляющих, сбить с рельсов и пустить совершенно другим курсом, — и где тогда будет наш чародей со своим ясновидением? Где окажется сновидец с его снами?
Цыган помолчал, чтобы эту его мысль все успели как следует обдумать. И чтобы самому успеть ее как следует обмозговать. Потом продолжил. Рассказал о том, насколько холодно в горах в осенне-зимний период. Населил место действия определенными птицами и зверями. Попугаями, например. Тиграми. Людьми из первобытного прошлого, которые живут в пещерах на таком удалении от остального мира, что их просто забыли поубивать. И вот — здрасте пожалуйста! Посередь отвесной скальной стены, уходящей в бездну, стоит себе полуголый индеец тараумара, а на него из ясной голубизны, увеличиваясь в размерах, решетчатым ящиком опускается фюзеляж, приближаются каркасы крыльев ломаного самолетика, и тут же, неспешно поворачиваясь, начинают уменьшаться, пока загадочно и беззвучно не исчезают в разверстой пучине этой самой барранки, в которой еще ниже опускаемого груза нарезают свои медленные спирали всякие орлы, болтаясь там, как пепел от сгоревшей бумаги в дымоходе.
Потом он рассказал о порогах на реке, об огромных валунах, сужающих русло, о том, как ночью в горах прошел дождь и вспухшая река, прорываясь сквозь теснину, загрохотала, словно скорый поезд, а вечером опять хлынул дождь, да не абы как, а на много миль, по всей длине этой великой расселины земной коры; дождь шипел в их костре из плавника, и незыблемая скала над потоком, на которой они устроили стоянку, ходила ходуном и вздрагивала, как испуганная женщина, а когда кто-то что-то говорил, слова не выходили — их не принимал воздух, и так до предела наполненный шумом преисподней.
В теснине они провели девять дней, дождь все лил, река вздувалась, и в конце концов они оказались заперты в расщелине скалы, как застигнутые паводком полевые мыши, — семеро мужиков без еды, без огня, при этом скала трепетала так, будто вот-вот разверзнется под ногами, будто весь мир сейчас будет смыт этим потоком; они даже договорились, чтобы ночью кто-нибудь дежурил, пока он не задал самому себе вопрос: а что проку-то с такой вахты? Чем она поможет, ежели и впрямь?..
Прикрывавшая ведро бронзовая тарелка приподнялась, оттуда вылезла зеленая пена, по стенке ведра пробежала струйка, и тарелка тихо легла на место. Цыган вытянул руку с самокруткой, стряхнул пепел в угли.