За чертой
Шрифт:
— А мама у меня выросла на ранчо в округе Де-Бака. Ее мать была чистокровная мексиканка, даже по-английски не говорила. Она до самой смерти с нами жила. Еще у меня была младшая сестра, которая умерла, когда мне было семь, но я ее очень ясно помню. Я ездил в Форт-Самнер, хотел найти ее могилу, но не нашел. Ее звали Маргарет. Мне всегданравилось это имя. Если у меня когда-нибудь будет девчонка, я ее так и назову.
— Ну, я, пожалуй, поехал.
— Что ж…
— Насчет костра не забудь.
— Ага.
— Когда с тобой поговоришь, такое чувство, что ты уже нахлебался в этом мире полным ротом.
— Да я просто чушь болтаю. А так-то мне везло, пожалуй, больше, чем кому другому. Жизнь-то у нас всего одна, так что родиться — уже удача. Все остальное мелочи. Но вот братишка мой был к этой
— Ну, я поехал.
— Будьте осторожны.
— Обязательно.
Он встал и поправил шляпу. Луна стояла высоко, небо очистилось. Река за деревьями была похожа на литой металл.
— Этот мир никогда не стоит на месте, — сказал всадник. — Ты знал это?
— Знаю. Он и сейчас меняется.
Через четыре дня он выступил вдоль реки на север, приторочив останки брата к волокуше, которую соорудил из жердей, привязанных концами к седлу. Граница была в трех днях пути. Чуть западнее поселка Дог-Спрингз миновал первый из белых обелисков, обозначающих государственную границу, дальше пошел по дну пересохшего старинного водохранилища. Старые земляные дамбы местами были разрушены, и он ехал, скребя жердями волокуши покрытое трещинами сухое глиняное дно. На глине дна отпечатались следы коров, антилоп и койотов, оставленные ими после какого-то недавнего дождя, а в одном месте глина была прямо будто рунами расписана трехпалыми следами журавлей: видны были места, где птицы приземлялись и где они бродили по бесплодной грязи. В ту ночь он спал уже в своей родной стране, и ему снился сон, в котором он видел Божьих паломников, как те упорно шли куда-то к горизонту в густеющих сумерках уходящего дня; у них был вид людей, возвращающихся из дальних краев, но они ходили туда не на войну, и это их возвращение не было бегством, — скорее, они там выполняли какую-то работу, от которой зависят все самые важные на свете вещи. От паломников его отделял темный овраг, и он стал вглядываться, пытаясь по инструментам в их руках определить, что это была за работа, но в руках у них ничего не было, они просто молча шли на фоне неба, и все вокруг темнело и темнело, и они ушли. Когда в кромешной тьме он проснулся, подумал, что по пустыне ночью и впрямь кто-то или что-то проходило, он долго потом лежал без сна, но такого чувства, что это что-то опять вернется, не возникало.
На следующий день проехал брошенный поселок Трес-Эрманас,{113}дальше пыльная дорога свернула к западу, а вечером, остановив коня на перекрестке у магазина в Ачите и глянув на юго-запад, увидел отблески заходящего солнца на вершинах Анимас-Пикс, но уже знал, что туда он больше не ходок. Двинулся поперек Анимас-Вэлли, медленно таща за собой волокушу; через долину шел целый день. Утром въехал в Анимас, а день оказался Пепельной средой,{114}и первыми, кого он увидел, были мексиканцы с пепельными крестами на лбу — пятеро ребятишек и женщина; они шли гуськом по пыльной обочине от города прочь. Он поздоровался с ними, но они лишь перекрестились при виде тела на волокуше и молча прошли. В скобяной лавке он купил лопату и повернул от города на юг, пока не доехал до небольшого кладбища, где стреножил коня, оставив его пастись у ворот в ожидании, пока хозяин выроет могилу.
Когда яма в сухой земле, наполовину состоящей из селитры, была уже по пояс, приехал шериф, вылез из машины и вошел в ворота.
— Я так и подумал, что это ты, — сказал он.
Перестав копать, Билли оперся на лопату и прищурился. Изношенную до дыр рубашку, которую было снял и бросил наземь, он теперь поднял, вытер ею пот со лба и молча стоял и ждал.
— Это, как я понимаю, твой брат там лежит, — сказал шериф.
— Да, сэр.
Шериф покачал головой. Обвел глазами окрестности. Как будто видел в окружающем пейзаже что-то такое, что запрещало просто так в здешней земле копаться. Опустил взгляд на Билли:
— Особо-то ведь… что тут скажешь, правда?
— Да, сэр. Сказать особо нечего.
— Что ж… Но когда просто так туда-сюда ездят и кого хотят хоронят — это непорядок. Давай-ка я схожу
— Да, сэр.
— Давай завтра приедешь ко мне в Лордсбург.
— Хорошо.
Шериф надвинул шляпу на глаза, еще раз покачал головой, повернулся и пошел в ворота к своей машине.
Потом опять день за днем в пути — сперва на север в Силвер-Сити, потом на запад в Дункан (Аризона) и снова на север через горы в Гленвуд, из Гленвуда в Резерв.{115}Поработал в Карризосо,{116}потом устроился в «Джи-Эс-Нью-Мексико-Силвер», но в июле, сам не понимая почему, вдруг взял расчет и опять отправился на юг в Силвер-Сити, а оттуда старой дорогой к востоку мимо шахт в Санта-Рите и дальше через Сан-Лоренсо и Черные горы. С гор, обступающих с севера, налетел ветер, прерия впереди потемнела, по небу одно за другим побежали облака. Конь шел медленно, волоча ноги и низко опустив голову, всадник же сидел очень прямо в шляпе, надвинутой на глаза. Вокруг повсюду только реденький, заранее сухой бессмертник и креозотовые кусты на усеянной камнями равнине. Никаких тебе изгородей, но уж и никакой тебе кормовой травы. Через несколько миль выехал на шоссе с гудроновым покрытием, остановился. Мимо протарахтел грузовик и исчез вдали. В восьмидесяти милях до самых облаков высились, держа удар косого вечернего солнца, голые вертикальные складки Органного хребта. Пока смотрел, они сникли в тени. Ветер, налетевший из пустыни, нес с собой плевочки дождя. Отвернувшись от него, Билли посмотрел вдоль шоссе назад, туда, где, проезжая, заметил какие-то строения. Выброшенные покрышки от трансконтинентальных грузовиков сморщенными завитками лежали на обочине, подобно сброшенным и почерневшим от солнца змеиным шкурам, словно вдоль всего шоссе шла линька древних сухопутных ящеров. С севера опять налетел ветер, принес с собой косой дождь, схватками и полосами побежавший наискось через шоссе.
Строения оказались тремя саманными развалюхами, стоявшими чуть в стороне от дороги. В былые времена они представляли собой почтовую станцию, но теперь стояли без крыш и по большей части даже без стропил. Перед одной еще высилась старая, ржавая, когда-то оранжевая, бензоколонка с разбитым стеклом счетчика наверху. Он ввел коня в большее из этих строений, расседлал его и поставил седло на пол. В одном углу кучей лежало сено, и он попинал его сапогом, чтобы размять, а может, просто хотел удостовериться, что оно не скрывает под собой чего-нибудь неожиданного. Сухое и пыльное, в одном месте оно было примято, как будто на нем кто-то спал. Билли вышел, обошел здание сзади и вернулся со старым колесным колпаком, налил туда воды из парусинового ведра и поднял к морде коня. Сквозь пустой ломаный переплет оконной рамы виднеласьдорога, под дождем она отсвечивала черным блеском.
Достал одеяла, расстелил их на сене и едва уселся, глядя на дождь и открыв себе банку сардин, как из-за угла здания показался рыжий пес. Пес вошел в дверь и остановился. Сперва посмотрел на коня. Потом повернул голову, уставился на Билли. Пес был старый, с поседевшей мордой и изувеченным позвоночником, из-за чего голова у него сидела криво, а движения задних ног выходили какими-то нелепыми. Это перекошенное артритом и бог знает чем еще создание бочком-бочком приблизилось, по дороге нюхая пол, чтобы удостовериться, что пахнет и впрямь человеком. Потом пес поднял голову и, подергивая в воздухе носом, попытался разглядеть этого человека в потемках своими млечно-матовыми полуслепыми глазами.
Билли аккуратно поставил банку сардин рядом с собой. До него уже донесся запах мокрой псины. Пес стоял неподалеку от двери, позади него за дверью дождь бил в бурьян и гравий, и он был такой мокрый, жалкий, навсегда испуганный и покорный, будто его из разрозненных собачьих запчастей слепил какой-то спятивший хирург-ветеринар. Песпостоял, встряхнулся, как-то по-особому избочась, и, поскуливая, отбежал в дальний угол, где оглянулся, провернулся на месте кругом три раза и лег.
Билли вытер нож о штанину, положил его поперек банки с консервами и огляделся. Отковырял от стены кусок засохшей глины и швырнул. Пес как-то странно взвизгнул, но непошевелился.