За что?
Шрифт:
И Катя Макарова, у которой голос дрожал, толкаясь между притихшими девочками, шагнула вперед.
— Ну, месдамочки, так мы очень далеко не уйдем. Или домой, или вперед. Я предлагаю затянуть марш Буланже для храбрости, — и Сима, стараясь казаться равнодушной, вышла вперед.
Я опередила ее и первая вбежала в темное, узкое наподобие коридора, пространство, где царствовали полумрак, сырость и какой-то специфический, затхлый, свойственный всем подвалам запах.
— Ну, не подземелье разве? — шепотом воскликнула наша Татьяна.
Мы
Чем дальше мы шли, тем шире и шире становилось подземелье, или, попросту говоря, подвал.
Вскоре перед глазами нашими предстала круглая сводчатая комната, сквозь узенькие оконца которой, вделанные в стене, слабо пробивались вечерние сумерки. В ту же минуту, как только мы вошли, что-то зарычало, закряхтело и заворчало в углу комнаты, и при слабом свете умирающего дня мы увидели высокую, страшную фигуру человека с огромной черной бородой, грозно поднявшуюся нам навстречу. Мне особенно бросились в глаза его всклокоченные волосы и кровью налитые глаза.
— Ах! Ах! — раздался за мною в ту же минуту пронзительный голос, и Додошка бросилась сломя голову назад по узкому коридору. За нею кинулись все остальные. Я неслась впереди всех, шелестя тяжелым камлотом. Мне казалось, что черный, страшный человек гонится за нами следом, что вот-вот его рука тяжело опустится на мое плечо…
— Ах! — облегченным вздохом вырвалось из груди всех шести девочек, когда мы снова очутились в галерее, прилегающей к сеням.
— Слава Богу! Унесли ноги! — осеняя себя широким крестом, произнесла Бухарина.
— Это был не кто иной, как он, — произнесла Додошка, едва сдерживаясь от истерических рыданий.
— Кто он? — вскрикнула Черкешенка, до боли впиваясь мне в руку своей маленькой, горячей рукой.
— Он, конечно, призрак того злодея, который… — и вдруг Пушкинская Татьяна внезапно смолкла и посмотрела на дверь, ведущую в сени.
Мы дружно вскрикнули все разом. На пороге сеней стояла Ефросьева.
Первую минуту всем нам, как по команде, пришло в голову броситься назад, прямо в сад, обежать его кругом и явиться в класс через задние двери. Но было уже поздно.
— Даурская, Бухарина, Елецкая, Воронская, и все остальные идите за мною.
Мы шли за нею в гробовом молчании, не смея проронить ни слова. Даже Додошка притихла. Сима значительно поджала губы, и обычная насмешливая улыбка не морщила ее рта. Мы шли чинно, по парам, точно на прогулку, особенно старательно выворачивая ноги, чтобы, согласно строгому институтскому этикету, не шаркать ими.
— Батюшки, да она нас к мамане тащит! — прошептала, замирая, Додошка. — Вот так фунт!
Действительно, Ефросьева, с видом карающей Немезиды, вела нас по освещенному газовыми рожками нижнему коридору прямо по направлению квартиры maman.
Начальница, предупрежденная, очевидно, о приходе преступниц, вышла из внутренних апартаментов в своем обычном голубом шелковом платье, величественная и грозная, как никогда.
Захлебываясь и заикаясь, Ефросьева живо изложила, в чем дело, рассказав, что эти негодные, эти нарушительницы порядка, эти мальчишки-кадеты были в нижнем подвале, где живет садовый сторож, и Бог знает, зачем они ходили туда.
— Так это был сторож? — чуть слышно, разочарованным голосом, протянула Додошка, едва инспектриса окончила свою речь.
— Неужели бородатый мужик только сторож? А мы-то думали! — протянула ей в тон Макака.
— Что такое? Что за чушь ты городишь, — строго хмуря свои красивые брови, произнесла начальница. Мы не знали, что ответить, что сказать. Тогда Волька выступила вперед и, путаясь, изложила в чем дело: думали узнать — находятся ли в подвале кости чухонского барона или же просто там хранится капуста… и вдруг там не барон чухонский, а бородатый мужик и… и…
— Ты, ты и ты, снимите передники и стойте у стола (одно из институтских наказаний) всю неделю. А если повторится что-либо подобное, вы будете наказаны гораздо строже. Сегодня вы уже достаточно наказаны, но в другой раз я буду беспощадна. Идите.
— Батюшки! У четвертушек опять столпники, — шушукались пятые, поглядывая из-за своих столов туда, где шесть девочек без передников стояли каждая за своим столом.
— Ну, а я столпничаю за компанию, — сказала Сима, — чувствуете вы это, Воронская? Ей-ей. Уж если попадать, так уж попадать вместе. А глядите-ка на Черкешенку: она совсем раскисла.
Действительно, Черкешенка была вся красная, как кумач, и щеки ее так и пылали. Она жалобно смотрела на нас глазами насмерть раненной лани и точно жаловалась на что-то.
— Елена, да ты совсем больная, — дернула Гордскую за рукав ее соседка. Но та только глазами повела и ничего не сказала. Ночью, когда мы спали, ее отвели в лазарет.
10 ноября утром
Вчера вечером, когда мы уже лежали в постелях, дверь в дортуар неслышно распахнулась, и Марионилочка в белом ночном пеньюаре вошла к нам.
— Дуся, ко мне! Ко мне, дуся! — кричали наперерыв девочки. — Поцелуйте меня… нет, меня, пожалуйста, — и они протягивали к ней руки.
Неслышная и легкая, она с тихим смехом освободилась из объятий поймавших ее девочек и подошла к моей постели.
— Добрая волшебница, это вы?! — вскричала я, вся затрепетав от радости при виде любимой наставницы.
— Я, маленькая капризница, и пришла пожурить тебя с разрешения m-lle Ген. Что ты опять наделала! А? Не могу себе представить, чтобы умная, развитая, интеллигентная девочка верила в существование каких-то костей и подземелья в простом институтском подвале, где живет садовый сторож, которого вы так огорошили своим неожиданным появлением.