За что?
Шрифт:
— Воронская… Аида… душка… милая… спасибо! — шептала мне Маруся Верг, сжимая меня в своих объятиях.
— Воронская— молодец! Прелесть! Отлично, Воронская! Ну, вот вам и чужестранка, а лучше наших исподтишниц сорудовала! — послышались за мною сдержанные голоса. — Ну, уж и отличились же наши, нечего сказать! Какие бонтонные девицы! Стрижка хороша, а Вера еще лучше. Про Бутузину и говорить нечего— эта совсем оказенилась! Скорее умрет, нежели пойдет против правил институтских! — кричали насмешливые голоса девочек вокруг меня.
Мне
— Воронская! Брависсимо! Дайте мне пожать вашу благородную лапку! — без церемоний, перепрыгнув через парту с сидящими на ней сестричками Пантаровыми, подскочила ко мне Волька, — ей-богу же удружила до сих пор!
И широким жестом руки шалунья провела рукой по горлу.
— Ну, а я должна сказать вам, что вы поступили непростительно дерзко, — проговорила m-lle Эллис, с видом ангела приближаясь ко мне, причем она тщетно силилась придать строгое выражение своему добродушному, милому лицу. — Monsieur Галленбек пожалуется maman. Maman разгневается на вас, и вам придется очень нехорошо, моя милая.
— А я уверена, что maman поймет меня, — тряхнув стрижеными кудрями проговорила я и, пожав плечами, отошла от нее.
— Позвольте и мне поблагодарить вас. Вы поступили благородно, Воронская, — услышала я очень тоненький и нежный голосок за собою.
Подняв голову, я увидела Черкешенку. Она стояла предо мной. Ее красивая, тоненькая ручка, не менее выхоленная, чем рука Вари Голицыной, протягивалась ко мне. Я невольно подалась вперед и поцеловала ее…
Галленбек, против ожидания, не потащился к maman с доносом, а ограничился тем, что передал всю историю инспектору классов Тимаеву. Тот зашел перед вечерним чаем к нам, прочел длинную нотацию о том, как нехорошо дерзко обходиться с учителями, которые пекутся о нашем благе, и, попросив m-lle Эллис оставить меня без шнурка в следующее воскресенье, так же поспешно скрылся, как и пришел.
Этим весь инцидент был исчерпан.
Однако я смутно почувствовала, что с этого дня приобрела уважение класса.
— У Лиды Воронской есть свои убеждения, — часто слышала я фразу, и эта фраза приводила меня в восторг.
У меня есть убеждения! Не правда ли, шикарно?
30 сентября
Утром уроки, днем уроки и вечером опять-таки уроки. Когда же прикажете писать?
Вчера, когда я вошла в класс утром, на моем тируаре красовались две яркие розы редкой красоты.
На маленькой белой карточке было написано мелким красивым почерком:
Прошу принять, как слабую дань моего восторга перед вашим золотым сердцем, душка Воронская!
— Боже,
— Это Черкешенка, непременно она! — проговорила моя соседка убедительно. — Я видела, как она посылала дортуарную Акулину за розами вчера вечером. Она тебя обожает, Черкешенка. Разве ты не знала?
— Обожает?
Не скрою, что-то очень приятное до краев наполнило мое тщеславное сердчишко. Эта красивая черкешенка обожает меня, дарит мне розы, восторгается мною! Она — такая обаятельная, сама такая задумчивая и серьезная!
Я готова уже была вскочить со своего места и бежать благодарить мою новую поклонницу, как резкий, веселый голос внезапно раздался над моим ухом:
— Ба-а-т-ю-шки! Розы! Подношение Черкешенки! Трогательно и сладко!
Розы вянут от мороза, твоя же прелесть никогда! Это сам великий Пушкин сказал. Чувствуете вы это, Вороненок! Сам гений! Можно понюхать ваши розы? — прибавила она. — Надеюсь, они не пахнут табаком?
— Волька, не дури! — остановила расходившуюся девочку Рант.
Я, вся красная, смущенная от насмешек Симы, подошла к Черкешенке. Она стояла у окна и смотрела на улицу.
— Елена! — проговорила я, заставив ее вздрогнуть от неожиданности, — не находите ли вы, что смешно подносить розы своим подругам?
Она быстро вскинула на меня своими прекрасными глазами.
— Не судите меня, Воронская, — сказала она, мило краснея, — я подарила бы их каждому, кто бы заставил полюбить себя и уважать. Я полюбила вас, Воронская, и уважаю вас. Не знаю чем, но, безусловно, чем-то вы отличаетесь от всей этой толпы. И вы мне нравитесь ужасно! Возьмите эти розы и не забывайте меня.
— Боже! Сколь трогательный дуэт! — вскрикнула снова, словно из-под земли вынырнувшая перед нами, Волька, — прекрасная Черкешенка и прекрасная поэтесса! Дети мои, вы не далеко уйдете с вашими розами, уверяю вас! Лучше к русскому уроку готовьтесь. Новый ведь учитель. Отличиться надо.
— Сима, а Леночку Головачеву помните? — заметила я лукаво.
Леночка Головачева была одною из старшеклассниц, за которою бегала шалунья Сима. Волька смутилась на минуту моими словами и покраснела; потом громко расхохоталась на весь класс:
— Ну, уж роз-то моей Леночке я не поднесла бы вовеки! Лучше марципанных леденцов и шоколаду послала бы купить вместо них и съела бы за ее здоровье! Понятно?! — расхохоталась шалунья.
2 октября
Я люблю осень, когда желтые и красные листья кружатся в воздухе, гонимые ветром. Я люблю серую дымку осеннего тумана, колючий холодок утренника.
Наш большой институтский сад обнажается все больше и больше с каждым днем. Голодные вороны мечутся по небу с пронзительными криками…