За что?
Шрифт:
— Душка Воронская, тебе сейчас корзину принесли. Дай мне чего-нибудь из сладенького, пожалуйста!
Я посмотрела на Додошку с удивлением.
— Я распакую корзину и посмотрю, что там есть, — снова заискивающим голосом произнесла она.
— Делай, что хочешь! — вскричала я, — делай, что хочешь! Бери все! Мне ничего не надо! Слышишь — ничего! Только отстань от меня Бога ради! Все вы отстаньте от меня!
И, подняв крышку моего тируаре, я просунула под нее голову и скрылась там от любопытных взоров.
Нежный,
— А-а! — простонала я, внезапно охваченная необъяснимым порывом злости к цветам. И, схватив их вместе с хрустальной кружечкой, далеко отшвырнула на пол. Кружечка разбилась вдребезги. Вода разлилась.
— Вот тебе розы! Столь нежные чувства, столь нежные розы, и вдруг на пыльном и грязном полу! — продекламировала с пафосом всюду поспевающая Симочка.
Бешенство новым порывом охватило меня при виде паясничавшей девочки.
— Слушайте вы… как вас… — закричала я злым голосом, — если вы вздумаете еще раз посмеяться надо мною, то я…
— Дуэли не приняты у женщин! — звонко расхохоталась Симочка, — в Америке разве. Но я не поеду в Америку ради вашего удовольствия, госпожа Воронская, чтобы дать вам возможность отправить меня к праотцам.
И потом, внезапно понизив голос, она прибавила с совершенно уже серьезным лицом:
— Я хотела бы сказать вам два слова.
Чуть ли не в первый раз я увидела лицо Симы серьезным. Ее лукавые, плутовские глаза не сверкали, по обыкновению, тонкой насмешкой, когда, отведя меня к окну, она проговорила:
— Слушайте, Вороненок, вы не смотрите на меня, что я бешеная и труню над вами. Вы мне ужасно нравитесь! Роз я вам подносить не буду, это уж верно, как зовут меня Серафимой. Удивительно несоответствующее имя дали мне родители, вы не находите? И ловить ваши взгляды, как это делает Черкешенка, тоже не буду. А другом вашим буду с удовольствием. По рукам, что ли?
Я невольно улыбнулась. Тон этой резкой, прямой и оригинальной девочки нравился мне. И потом, она кого-то странно мне напоминала, но кого? Я решительно не могла припомнить. Вдруг я невольно расхохоталась.
— Большой Джон! Конечно, Большой Джон! — вскричала я.
— Что сие значит? — удивилась Сима.
— А то, что вы ужасно похожи на некоего Большого Джона, которого я знаю и люблю.
— Ну, тем лучше! Слушайте-ка, вы чего это куксились сегодня, когда вернулись из маленькой приемной?
— У папы дочь родилась, т. е. у меня новая сестричка, — произнесла я мрачным голосом.
— Вот так невидаль, подумаешь, — снова звонко расхохоталась Волька, — да у меня целых восемь сестричек! Что же, по-вашему, я тоже кукситься должна?
— Но у вас другое…
И сама не помня как, но слово за словом я рассказала ей все, начиная с самого раннего детства и кончая бегством маленькой принцессы к ее четырем феям.
— Вот это здорово! — вскричала Сима, едва я дошла до того места, как попала в табор и спаслась оттуда. — Ну, а потом как? Вы так и не дошли до тетей, а?
— Нет, не дошла…
— И не видали их с тех пор?
— Нет, не видала! Когда я вернулась осенью в институт, я узнала от начальницы, что моим тетям запрещено посещать меня.
— Ну?
И на выразительном лице Симы отразилось самое красноречивое удивление. Однако она опомнилась в следующую же минуту.
— Плохо ваше дело, Воронская, да не так плохо, как кажется. У каждого свое горе. У меня тоже. Я только не показываю. Что пользы хныкать? Ведь этим не поможешь. А вы проще на жизнь смотрите. Тогда вам легко будет житься. У вас уже здесь обожательниц сколько: Львова, Черкешенка, а в других классах не оберешься. К тому же вы учитесь хорошо и стихи пишете. Мне Додошка проболталась. Верно?
— Верно! — засмеялась я.
— Ну, вот, будущая знаменитость будете, поэтесса. Не оставьте тогда нас, грешных, вашими милостями.
Я расхохоталась.
— Ну, вот, выглянуло солнышко. Слава Богу! Помните же, Волька ваш друг. А теперь идите к вашей корзине, а то, смотрите, Додошка с вашими лакомствами покончила и принимается за самую корзинку. Когда-нибудь она и нас с вами проглотит, зазевайся только…
1 ноября
Господи! Опять я пропустила чуть не целый месяц. Но дело в том, что я приняла совет Эльской и веселюсь от всей души. С нею мы неразлучны. Просто даже времени не было думать о дневнике.
Это какая-то особенная, исключительная дружба с этой Эльской. Начать с того, что она говорит мне вы и самым бессовестным образом критикует все мои поступки. Но мы отлично дополняем одна другую. И, потом, такого разбойника мне еще не приходилось встречать в наших институтских стенах. Она, как безумная, носится в переменки по всему институту, задевает старших, особенно мой прежний третий класс, уверяя, что все они ни Богу свечка, ни черту кочерга: от маленьких отстали — к большим не пристали. Фроська гоняется за ней по пятам и не может ее никак понимать.
Я стараюсь, в чем только могу, не отстать от нее. Ольга Петрушевич даже обиделась на меня.
— Ты меня совсем знать не хочешь, Лида, — проговорила она как-то, — хоть бы раз пришла к нам в класс. Даже Марионилочка говорит про это. Я заметила, что ты страшно переменилась с тех пор, как сошлась с этим головорезом Эльской.
Как ее все не любят, Симу! Живительно. А все за то, что она так и режет правду в глаза.
M-lle Ген недовольна нашей дружбой. Она как-то остановила меня за руку и сказала: