За что?
Шрифт:
Мамки (Из романа «Северянка»)
…За Ниной пришли в воскресенье. Был морозный ветреный день. Пришли трое: в штатском, военный и немолодая женщина в черном пальто с каракулевым воротником. Сначала Нина не обратила на нее внимания. Нина прочитала ордер и начала собирать ребенка: бутылочки, пеленки, комбинезон. Андрюшка сидел в кровати и грыз белого резинового зайца. Великокняжескую няню пришлось рассчитать, Нина носила теперь ребенка в институтские ясли.
— Детские вещи вам не
Нина застыла с простынкой в руках.
— Этот товарищ, — штатский кивнул в сторону женщины, — заведующая Домом младенца, она заберет вашего ребенка.
— Я бы попросила поскорее, — женщина переступила с ноги на ногу в блестящих высоких ботиках, — белье не собирайте, у нас свое, только самое необходимое, чтобы довезти ребенка. Сегодня холодно, оденьте его потеплее.
Нина все стояла неподвижно с простынкой в руках.
— Вы не понимаете, что ли? — раздраженно спросил штатский.
И крик Нины:
— Я не отдам ребенка!
— Глупости. Он не может находиться с вами в камере.
Андрюшка озабоченно грыз у зайца длинное ухо.
— Очень милый ребенок, — сказала заведующая, — но я бы попросила поскорее. Я опаздываю, — она взглянула на узкие часы-браслет.
Нина не двигалась.
— Не будете собирать ребенка — его оденет товарищ заведующая. Вы слышали, она торопится?
Тогда Нина медленными заученными движениями натянула на Андрюшу шерстяной костюмчик, носки, повязала голову косынкой, надела шапку, белую мохнатую шубку, завернула в розовое атласное одеяло. Нина хотела перевязать его широкой лентой, но заведующая решительно отстранила ее, быстро завязала ленту — не так, как обычно завязывала Нина, пышным бантом, а на простой двойной узел. Привычным жестом подхватила ребенка и заторопилась к выходу. Человек в штатском последовал за ней.
— Отвезем ребенка, подкину заведующую и вернусь сюда, — на ходу бросил он.
Хлопнула дверь, потом вторая. Нина стояла у стола, где заворачивала ребенка, и растерянно смотрела то на застекленную дверь, то на пустой пеленальный столик.
Прошло довольно много времени. Военный нехотя и небрежно делал обыск.
— Вы сядьте, — сказал военный и подвинул стул. Нина покорно села. — Я принесу вам воды.
Военный пошел на кухню и принес запотевший стакан с водой. Нина посмотрела на стакан долгим непонимающим взглядом и, расплескав, поставила его на стол.
— Почему я его не покормила? — вдруг спросила Нина. — Андрюшу обязательно надо покормить.
Военный молчал и смотрел в окно на Кремль. Над куполом здания ЦИК в синем небе судорожно трепетал красный флаг.
Вернулся штатский.
— Пригнал машину. Вы одевайтесь, гражданка. У нас еще делов много.
Нина безучастно надела серую беличью шубку.
— Возьмите с собой смену белья, мыло, полотенце, — подсказал военный.
Нина как будто ничего не слышала. Она стояла одетая, полузакрыв глаза, посередине комнаты. Военный нашел маленький чемоданчик, запихал в него белье, туалетные мелочи, деньги, найденные при обыске. Отдал чемоданчик Нине.
— Почему я его не покормила? — спросила Нина у военного.
Он отвел глаза.
Нину куда-то везли на машине. Нина не думала ни о своем аресте, ни о том, что ждет ее. Она не думала в эти минуты даже о муже. Розовый сероглазый Андрюшка с густыми темными волосами, грызущий ухо резинового зайца, стоял перед ней.
Ее привезли к кирпичному зданию, обыскивали, что-то спрашивали, она ничего не понимала. Ее отвели в душ и велели мыться. Нина разделась и встала под тугие теплые струйки воды. Но Нина не мылась, она просто стояла под душем, она могла стоять так очень долго, может быть, сутки.
Грузная надзирательница в черной гимнастерке с широким кожаным поясом и в черном берете велела Нине закрыть душ.
— Плохо мылась, совсем не мылась, — шепеляво сказала надзирательница.
Нина одевалась и посмотрела на нее такими удивленными глазами, что надзирательнице стало не по себе. Она заметила капельку молока на левой груди Нины и шумно вздохнула.
Общая камера не произвела на Нину никакого впечатления. Она просто не обратила внимания на эту огромную сводчатую комнату с нарами и железной бочкой-парашей в углу.
Приближался час кормления, и к грудям приливало молоко.
Полуодетые женщины с испитыми лицами окружили Нину, тормошили ее, расспрашивали. А Нина стояла с плохо завязанным узелком — чемоданчик у нее отобрали при обыске в тюрьме, с распущенными мокрыми волосами, мяла в руке меховую шапочку и не знала, что ей делать и кому отвечать.
— Дайте человеку опомниться! — крикнула пожилая женщина с густыми сросшимися бровями и властным тонким ртом, одетая в махровый халат. Половина головы у нее была седая, половина русая. Женщина взяла Нину за руку, среди груды тел нашла ей на нарах место, усадила. — Чья же ты такая раскрасавица?
Нина назвала свою фамилию.
— А-а, — понимающе протянула женщина, и Нина догадалась, что она знает историю ее замужества. Она покраснела.
— То-то мне лицо твое показалось знакомым, видела я тебя года полтора назад на одном приеме. Была там с Григорием Семеновичем? Чай будешь пить? Тогда спи.
Ничего более дикого, чем пить сейчас чай или спать, Нина не могла себе представить. Женщина улыбнулась, показала ровные желтоватые зубы.
— Чудно тебе кажется? И спать надо, и чай пить надо. Надо силы беречь для допросов, для борьбы.
— Бороться? Зачем?
— Затем, чтобы человеком остаться. Защищать мужа, себя, правду. Я — староста камеры, а фамилия моя Зырянова. Анастасия Зырянова. Наверное, слышали обо мне от Григория Семеновича или от родителей.
Помогла Нине сделать постель: вывернула шубку, в голову положила шапочку и узел с вещами, накрыла их полотенцем.
Нина не спала, лежала вытянувшись, с открытыми глазами, и не могла простить себе, что не накормила Андрюшку. Ей казалось это сейчас таким страшным, страшнее, чем разлука с ним. Она еще не осознала разлуки.