За что?
Шрифт:
— Поверьте, девушка, этой игрушке уже никогда не быть прекрасной! Никогда!
Сретенка казалась нам бесконечной, как и наше молчание. Мы свернули в тишину переулка.
— Завтра им нужно выиграть, — сказал Володя о басках, изменив на сей раз давней своей привязанности к «Спартаку». — Так мало побед в небе Гвадалахары, что я легко перехожу на их сторону…
После первого тайма из репродукторов грянула музыка. Огненную эстремадурскую частушку «Маммито миа» сменил марш Риего:
Солдаты, нас родина зовет к борьбе, Дадим ей слово — победить или умереть!..Гимн Республики оборвался недопетым словом, и невидимый
— Мальчик Витя шести лет находится в кабинете директора стадиона. Мама, не беспокойтесь, ваш сын ожидает вас. Товарищ Бубекин! Вам звонят из редакции, срочно пройдите в кабинет директора.
Мы сидели вчетвером на бетонной скамейке западной трибуны: Семен Нариньяни, Юрий Жуков, Владимир Бубекин и я. Владимир Михайлович положил на скамейку соломенную шляпу, велел никому не отдавать место:
— Я скоро вернусь. Наверно, что-то у Теравицкого не ладится.
Теравицкий был замом ответсекретаря редакции и в тот день дежурил по номеру.
Бубекин, сутулясь, набрасывает на плечи пиджак с эмалевым пятиконечником ордена Красной Звезды и уходит.
Замирает и снова падает в чашу стадиона музыка марша.
Победить или умереть… В эту минуту мы не знаем, что больше никогда не увидим Володю Бубекина, что он идет на смерть [55] .
Борис Лесняк
55
Ответственный редактор «Комсомольской правды» В. М. Бубекин был арестован во время матча. На следующий день снят с должности и 25 июля 1937 года исключен из состава ЦК ВЛКСМ «за связь с врагами народа». Приговорен к 10 годам. По официальным данным, умер в ГУЛАГе в 1940 году. Через 15 лет полностью реабилитирован.
Борис Николаевич Лесняк. Уроженец города Читы. Ровесник Октября. Тридцать пять лет жизни отдал Борис Николаевич Колыме, из них восемнадцать лет — лагерю и ссылке.
В 1937 году он был арестован за участие в контрреволюционной студенческой организации. («Контрреволюция» заключалась в том, что в квартире известного фотохудожника М. С. Наппельбаума собиралась поэтическая молодежь. Бывал там и Борис Лесняк, тогда студент Московского медицинского института.) В лагере был сначала на общих работах, потом несколько лет работал фельдшером в центральной больнице Севлага, в поселке Беличьем, где лечился в то время от дистрофии и авитаминоза В. Шаламов. Дружба с Шаламовым — яркое событие его жизни.
После освобождения и реабилитации Борис Николаевич Лесняк окончил заочно политехнический институт и работал инженером на Магаданском ремонтно-механическом заводе. В городском литобъединении он пользовался всеобщим уважением — за интеллигентность, деликатность, какое-то чуть отстраненное достоинство. Тогда Лесняк сочинял афоризмы, сатиру — причем не бытовую, фельетонную, а философскую. Его остроты были у всех на слуху, мгновенно запоминались. К примеру, такое: «Сорвали маску! Позже выяснилось: то было лицо…» В Магадане вышла его первая сатирическая книга «Ветер из щели». В 1980 году издательство «Книга» выпустило сборник избранной советской афористики, одним из авторов которого является Б. Лесняк.
Сейчас Борис Николаевич живет в Москве.
В наш сборник включены несколько глав из рукописи автобиографической книги Б. Лесняка «Неоконченные споры».
Теперь часто слышишь: «Хватит рыться в прошлом! Давайте о другом! Устали!» А ведь мы только еще подступили к своей истории, только начали кое-что понимать. Прислушаемся лучше к Варламу Шаламову:
В. Шенталинский
Кедровый стланик (Из книги «Неоконченные споры»)
Лошадка ротного
Когда гуманизм втаптывают в землю,
он прорастает колючей проволокой.
Как-то в одной официальной бумаге, в справке, запросе ли, ходатайстве я наткнулся на выражение «по встретившейся необходимости…» Этот шедевр канцелярского языка произвел на меня большое впечатление и потому сохранился в памяти.
Так вот, по встретившейся необходимости, применительно к решению кроссворда, я перелистывал географический атлас издания последних лет под редакцией А. А. Горелова и Л. Н. Месяцева. Блуждая по верхним широтам карты, я набрел на знакомые населенные пункты и понял, что нахожусь в родной Магаданской области, Колымо-Индигирском крае. Тридцать пять лет, проведенных в этих местах, — значительный кусок моей жизни, где было много плохого и немало хорошего.
По обе стороны Центральной колымской трассы, протянувшейся от Магадана до Индигирки, — этот район первых золотых приисков, наиболее обжитая часть Колымы. Я внимательно перечитал два-три десятка названий, нанесенных на карту, и не без гордости и удивления обнаружил среди них Верхний Ат-Урях, еще в 1961 году переименованный в прииск имени Берзина. Каторжный прииск имени Горького и прииск Партизан — ровесники и соседи Верхнего Ат-Уряха — на карте не значились. Не значились прииски Одинокий, Туманный, Ветреный, Бурхала, штрафные прииски Джелгала и Скрытый, рудники Холодный, Кварцевый, Юбилейный, имени Лазо, имени Матросова, Бутугычаг, не было приисков Чай-Урьинской долины, или долины Чай-Умри, как называли ее когда-то не без основания. Но Верхний Ат-Урях значился. Мои альма-матер и альма-патер, а точнее всего — крестный отец. Верхний Ат-Урях — мои «Детство», «Отрочество», «Юность», «Мои университеты»… А также — мое посвящение в люди.
В августе 1938 года я прибыл на прииск В. Ат-Урях, в эту жемчужину Золотой Колымы с многотысячным «списочным составом» заключенных смешанного исправительно-трудового лагеря (ИТЛ). Наш этап был встречен в высшей степени буднично, и сразу же после двухсуточной тряски в грузовике по грунтовой дороге нас вывели в ночь в открытый забой на четырнадцатичасовую смену.
Вспоминая свою ат-уряхскую одиссею, я почему-то очень отчетливо, до мелких подробностей вспомнил вдруг Смоллера, двухметрового немца с Поволжья, прибывшего на Колыму вместе со мной последним июльским рейсом «Джурмы». Смоллер был осужден на десять лет «тройкой» НКВД по литерной статье ППШ, что значит «по подозрению в шпионаже». Ему еще не было сорока лет. До ареста он работал на железной дороге ремонтным рабочим.
Как большинство немцев, Смоллер был человеком старательным, работящим, дисциплинированным. На прииске его с первых дней поставили на откатку породы, дали ему тяжелую, неуклюжую железную тачку заводского изготовления, «шедевр» конструкторской мысли: центр тяжести приходился не на колесо, а на руки откатчика, и катить ее было тяжело даже пустую.
Бытовики и уголовники раз и навсегда отвергли этот вид современного транспорта и возили пески к промывочному прибору на сравнительно легких деревянных тачках, сколоченных лагерными мастерами в приисковом стройцехе по своему разумению. А железные тачки намертво закрепились за «племянниками Троцкого», как называли политзаключенных блатные, а глядя на них — и работники лагеря.