За чужую свободу
Шрифт:
Бахтеев из любезности осведомился у сенатора, какие новости в Москве.
Буйносов только развел руками…
– Развалины, – ответил он, – от нашего дома остались только стены. Все имущество разграблено…
И он жалобным тоном продолжал описывать то разоренье, в каком он нашел и свой дом и свое имение.
– Вся надежда на милость государя, – закончил он, – иначе мы разорены. Говорят, император всемилостивейше повелел возместить убытки дворянства.
– Ну, это довольно трудно будет, –
– Но мы приносили жертвы на алтарь отечества! – с жаром воскликнул Буйносов…
– Мы тоже приносили жертвы, – ответил Новиков, – но жертва остается жертвой. И конца им не предвидится. Погодите, когда кончится война… Да надо же как-нибудь устроить этих несчастных немецких принцев, этих Jeans sans-terre!.. На это тоже нужны деньги. О России подумают потом…
– О! – почти с ужасом произнес Буйносов, – как вы говорите…
– А ведь он прав! – раздался веселый голос старого князя, вошедшего в эту минуту в гостиную. – Ох уж эти Иоанны Безземельные. Однако я очень рад видеть вас, дорогой Евстафий Павлович.
Лицо Буйносова приняло такое приторно – подобострастное выражение, что княгиня вдруг вспыхнула и нахмурилась.
Князь обнял сенатора, поцеловал руку жене и дружески поздоровался с молодыми людьми.
– Надеюсь, мы обедаем вместе, – сказал князь.
Новиков попробовал возражать, но князь перебил его.
– Вы доставите мне истинное огорчение, если уедете, – с теплым чувством сказал он.
Новиков поклонился. Князь сел рядом с женой.
– Вы что-то грустны, Irene, – тихо сказал он и погладил руку жены.
По лицу Ирины пробежала тень.
– Вам это показалось, мой друг, – ответила она.
– Дела отца не должны огорчать вас, Irene, – продолжал князь, понизив голос. – Вы знаете, что вы достаточно богаты.
– То есть вы, – едва слышно уронила княгиня.
– Жестоко напоминать об этом, – ответил князь, – никакие богатства не могут сравниться с тем, что я приобрел в вас, Irene. Помните это и знайте, что ваши распоряжения в нашей конторе действительнее моих. Это я вам хотел сказать давно. – Он быстро встал с места. – Помните же мои слова, Irene; мне лично неудобно вмешиваться в эти дела, – сказал он, – и этим вы докажете мне величайшее доверие… за мою любовь.
Лев Кириллович был в стороне и не мог слышать разговора. Но он видел, как в суровых глазах княгини появилось мягкое, детское выражение, когда она следила взором за отошедшим от нее мужем.
За обедом князь был очень оживлен. Предметом разговора, естественно, был заграничный поход и кажущиеся успехи русского оружия. К этим успехам князь относился с полным скептицизмом.
– Война еще не началась, – говорил он, –
IX
Лев Кириллович в последние дни не видел княгини. По странному совпадению чувств они избегали друг друга. И теперь за обедом он не мог не заметить, как болезненно отзывалось на княгине униженное отношение ее отца к князю.
Действительно, Евстафий Павлович прямо с собачьей угодливостью смотрел в глаза князю Никите, стараясь угадать его малейшее желание.
Но старый князь делал вид, что не замечал этого, и, напротив, со своей стороны, старался выказать преимущественное внимание Евстафию Павловичу. И каждый раз при новой угодливой фразе Буйносова княгиня бросала на Левона особенно враждебные, вызывающие взгляды. Словно она видела в нем врага и готовилась к защите.
Левону было не по себе от этих взглядов, и обед тяготил его. На все его внимание и любезность княгиня отвечала оскорбительной холодностью.
После обеда перешли в маленькую гостиную, куда подали кофе и вино.
Но Новиков торопился, Буйносов тоже, и они вместе вскоре уехали.
Старый князь, повинуясь давней привычке поспать после обеда, поцеловал руку жене, кивнул головой Левону, зевнув, сказал:
– Ведь мы еще сегодня увидимся, – и тоже ушел.
«Тетушка» и»племянник» остались наедине. Настало тягостное молчание. Князь пил портвейн и не знал, что сказать. Он чувствовал себя крайне неловко. Его смущало надменное прекрасное лицо. А сердце сильно билось, и он хотел и не мог начать говорить.
Из неловкого положения его вывела княгиня.
– Скоро вы уезжаете? – равнодушно спросила она тоном человека, которому нечего сказать.
– Да, – с горечью ответил Лев Кириллович, – я тороплюсь. Я одинокий бродяга, для всех чужой. Здесь, в вашем Петербурге, ото всего веет холодом. От Невы, от ее набережной, от этих барских домов и от людей. Я чужой здесь… Когда я ехал сюда, я думал отдохнуть здесь хоть несколько дней в тепле и уюте, но мне холодно… Да, я еду, у меня есть товарищи, они там далеко умирают… Я поеду к ним…
– Разве вы чужой здесь? – тихо спросила княгиня, – а ваш дядя?
– О, я очень люблю его, – живо отозвался Лев Кириллович, – но все же…
Он невольно замолчал.
– Но все же? – повторила княгиня.
– Но все же, – резко сказал князь, вставая, – я чужой здесь, не прошенный гость. Я, видимо, не желанный гость здесь.
Княгиня слегка побледнела.
– Вы последний из рода Бахтеевых, – сказала она, – вы наследник своего дяди…