За чужую свободу
Шрифт:
«Я безумец, я преступник, – твердил он себе, сжимая горячую голову, – я не могу так жить. Я должен ехать; ехать как можно скорее…»
Так он говорил себе после каждой встречи с Ириной и не имел сил решиться уехать. Все дела были уже устроены, все было готово к отъезду, оставалось подать только по начальству рапорт, а он медлил.
Княгиня никуда теперь не выезжала. Нельзя было не заметить, что она искала встреч с Левоном, что его присутствие волновало ее, что иногда наедине ее глаза темнели в она смотрела на него тяжелым, ожидающим взглядом, от которого кружилась его
«Да, я уеду завтра, – решил Левон после одной бессонной ночи. – Надо взять себя в руки».
Он похудел и побледнел за последние дни.
За завтраком он был молчалив и рассеян.
– Я боюсь, Левон, – обратился к нему старый князь, – что ты еще не совсем оправился. Не лучше ли отдохнуть еще с месяц? Ты, кажется, уже совсем приготовился к отъезду.
– Да, дядя, по – видимому, – спокойно ответил Левон. – Я решил, я еду завтра или послезавтра. Мы едем с Новиковым вместе.
Он говорил, не глядя на княгиню.
В ее руке дрогнул нож и ударился о тарелку. Этот звук сладкой болью отозвался в его сердце. Он мельком взглянул на Ирину. Она сидела с побледневшим лицом, опустив глаза.
– Что же касается моего здоровья, – продолжал Левон, – то я чувствую себя очень хорошо. У вас я отдохнул и еще больше окреп.
Князь покачал головой.
– Ты знаешь, – сказал он, – что я вообще против этого похода. И во всяком случае, предвижу ему скорый конец. Одно из двух: или Наполеон сделает уступки Пруссии и заключит с Фридрихом мир – тогда нам нечего будет делать, – или он соберется с силами и разгромит союзные войска, тогда тоже конец походу. Ты сам понимаешь военное дело: каково наше положение? Впереди неприятель с новыми силами; позади – большая река: на флангах союзники нерешительные или готовые изменить при первой неудаче… Мы все более и более отдаляемся от границ, от источников наших средств. И где эти средства? Ты сам знаешь… Все пространство от истоков Клязьмы до Немана – пустыня…
Левон внимательно слушал дядю и был поражен его чисто военными соображениями.
– Вы, может быть, и правы, дядя, – ответил он, – но я не могу не ехать. Это мой долг как офицера.
Князь пожал плечами. Княгиня все время молчала.
– Ну, если ты так решил, – твое дело, – сказал князь. – Ты молод, ты ищешь приключений» на войне и в любви», – с улыбкой добавил он.
Левон вспыхнул, слова дяди о любви отозвались в его душе, как укор совести.
– Я меньше всего думаю, дядя, о приключениях, – сказал он.
– Напрасно, – весело отозвался князь, – мы в твоем возрасте умели жить, – и он тряхнул своими густыми седыми кудрями. – Дай Бог памяти, – продолжал он, – да, в этом возрасте я тоже брал Берлин с Чернышевым. Мы тоже торжественно вступили в Берлин тогда. Как изменились времена! Кто бы мог думать тогда, что через полвека мы будем жертвовать собой за тех, кто тогда признавался нашим первым врагом; что для спасения этого же Берлина от других мы поведем наши войска.
Князь задумался. Словно картины прошлого проносились перед ним.
Наступило молчание.
– Да, – прервал его князь, – я, кажется, зажился на свете, – тихо сказал он, и тайная грусть слышалась в его голосе.
– Что говорите вы! – дрогнувшим голосом сказала Ирина. – Было великое прошлое, но разве не слава минувший год? И если немного осталось у вас старых друзей, разве теперь вы никому не нужны; разве нет никого, для кого стоило бы вам жить? – едва слышно закончила она.
С глубоким чувством князь взглянул на нее.
– Не обращайте внимания, дорогая Irene, на брюзжание старика. Я неблагодарный человек. Я счастлив моим настоящим, но иногда так сильны воспоминания, а их так много, так много!.. Да, Левон, – круто переменил он разговор, – ты не хочешь еще принять от меня отчета, но знай, что твое состояние достаточно велико. Мною сделаны распоряжения Бурову. Ты можешь в средствах не стесняться. Напиши записку, и контора выдаст тебе любую сумму.
– Благодарю вас, дядя, – ответил Левон.
– Благодарить не за что, – сказал князь, – ведь это твое.
– Сегодня я увижу Новикова, – произнес Левон, – и мы решим, когда можно ехать. Завтра в ночь или послезавтра. Мне еще надо будет подать рапорт управляющему военным министерством, князю Горчакову, о своем отъезде. Распоряжение канцлера о назначении меня в действующую армию уже передано князю. Я и так потерял несколько дней.
Едва окончился завтрак, Левон поторопился уйти. Он боялся, что его решимость снова поколеблется, если ему случится остаться теперь наедине с княгиней, и торопился отрезать себе путь отступления. Действительно, после подачи рапорта было бы затруднительно и неловко оставаться дольше в Петербурге.
Рука княгини была холодна и дрожала, когда Левон поцеловал кончики тонких пальцев.
XI
На душе Льва Кирилловича было тяжело. Грустное лицо Ирины, холодная, дрожащая рука неотступно вспоминались ему. «Стоит ли жизнь этих мучений? – думал он, – и где найти покой? В молитве?«Но он никогда не молился, и сама мысль искать утешения в религии была чужда его уму и сердцу… Какая цель жизни? Вот теперь он поедет на войну, которой не сочувствует. Будет убивать или сам будет убит: для чего? Да, опасности и тревоги боевой жизни на некоторое время заполнят его душевную пустоту… Кончится война, и если он останется жить, – что тогда? Что дальше? Жить, как живут тысячи и тысячи, для чего? Для наживы? Но он богат. Для славы? Он горько усмехнулся этой мысли. Он маленькая песчинка. Он не Наполеон, не Цезарь… Какая честолюбивая голова не поникнет в безнадежности перед наполнившей мир славой Наполеона!
– Да, – вслух закончил он свои размышления, – одна слава – пасть в бою…
Полный этих мрачных мыслей, он приехал к Новикову.
У Новикова он застал незнакомого ему молодого человека. Его лицо поразило князя. Бледное, почти прозрачное, с орлиным носом, черными немигающими, как у орла, круглыми глазами, оно поражало выражением силы и воли. На темный фрак падали локоны черных волос.
Было что-то мрачное во всей его черной фигуре.
– Шевалье Габриел де Монтроз, – представил его Новиков. – А это князь Бахтеев.