За чужую свободу
Шрифт:
– Его величество не может принять вас сегодня, господин герцог.
Несколько мгновений Мармон смотрел на него, словно не понимая его слов. Потом выпрямился, слегка кивнул головой и, круто повернувшись, вышел из приемной.
Едва скрылся Мармон, как из боковых дверей появилась темная фигура. Это был невысокого роста человек с гладко выбритым лицом, насмешливым ртом и дерзким проницательным взглядом. Он был одет во все черное, в бархатных сапогах. Заметно хромая, он прямо подошел к Петру Михайловичу.
– Талейран, – шепнул Левону Пронский.
Левон с любопытством смотрел на этого человека,
Левон заметил, как брезгливая гримаса на мгновение промелькнула на лице князя.
– Дорогой князь, – быстро начал Талейран, – какие события! Какое страшное падение в истории! Имя, которое могло быть неразрывно связано с целым веком, останется соединенным лишь с повествованием о нескольких приключениях! Колоссальное здание империи рушилось, как карточный домик. Франция возвращается к законным владыкам.
– Монсеньор, это еще вопрос открытый, – сухо заметил Волконский.
Монсеньор по своему титулу принца Беневентского, пожалованного ему Наполеоном, Талейран слегка пожал плечами и произнес, резко подчеркивая слова:
– Что вы хотите, любезный князь! Республика – невозможность. Регентство, Бернадотт – интрига. Одни Бурбоны – принцип. А русский император – сама законность. Но, однако, я хотел бы видеть его величество.
– К сожалению, монсеньор, этого нельзя, – холодно ответил князь, – его величество решительно приказал не нарушать его одиночества.
На подвижном лице Талейрана промелькнула мгновенная тревога, но он сейчас же овладел собой,
– В таком случае до завтра, – сказал он и, непринужденно поклонившись, заковылял к двери.
Волконский снова вернулся к государю, а Пронский подошел к Левону.
Левон только теперь обратил внимание, какой измученный, больной вид имел князь.
– Вы нездоровы, князь? – невольно спросил он.
Болезненная улыбка пробежала по лицу князя.
– Нет, – ответил он, – благодарю вас. Я только очень устал. Но, кажется, теперь уже все кончено. Государь потребовал от Наполеона безусловного отречения за всю династию. Я до сих пор не могу опомниться.
– Да, – задумчиво сказал Левон, – даже не верится.
Но, несмотря на слова князя, Левону казалось, что он поглощен совсем иными мыслями и чувствами. Усталый взор князя безучастно скользил по комнате, на бледном лице лежала печать страдания.
Разговор прервался. Из кабинета вышел Волконский.
– Не знаю, придется ли сегодня отдыхать, – заметил он. – До свидания, князь.
Он пожал Левону руку, Пронский тоже, и оба вышли.
В мыслях Левона был настоящий хаос. Ему казалось, что сама судьба глянула ему в глаза. Страшная, неотвратимая!.. Его нет… Его – владыки Запада, наследника Карла Великого. Разве это может быть? Кто же заполнит пустоту, которую он оставит в мире? И никогда Наполеон не казался ему более великим, чем в эти дни, когда его покидали люди, вознесенные им, его друзья и братья по оружию…
Левон подошел к окну и откинул портьеру. Над садом, окружавшим дворец Талейрана, уже розовело небо…
XXXI
На другой день после этой памятной ночи барон Остен – Сакен издал приказ:
«Государь
Государь говел. Говели войска. Париж затих.
Через несколько дней парижские газеты оповестили население, что бывший император Наполеон подписал отречение за себя и за своего сына и что русский император одобрил проект конституции, предусматривающей возвращение Бурбонов. Бывшему императору Франции предоставлялся остров Эльба и был оставлен титул императора.
Долгая упорная борьба старого порядка против нового казалась конченной. Защитникам феодальной Европы казалось, что последний призрак пламенной революции сошел в вечность со сцены всемирной истории – в лице Наполеона.
Возвращение Бурбонов, казалось, ликвидировало революцию.
Друзья уже жили в новом отеле, где все дышало изысканной роскошью, где художники, по желанию владельца, сумели соединить стиль Людовиков со стилем империи. Чудесный сад окружал отель, и долгими вечерами Новиков с Бахтеевым бродили по его аллеям. Новиков вслух мечтал о предстоящей в России новой деятельности, о ее возрождении, о своем личном счастье. Мечты о личном счастье давно оставили Левона, но часто он вспыхивал жаждой дела, борьбы, и тогда жизнь не казалась ему пустой и бесплодной. Со дня на день ждали они приезда своих дорогих гостей – Новиков с восторгом, Левон в предчувствии новых, страданий. Иногда ему хотелось, чтобы какое-нибудь неожиданное событие вновь изменило покойное течение жизни, снова вспыхнула бы война с ее опасностями, тревогами, бурями…
Новиков часто говорил о Монтрозе и с нетерпением ожидал от него известий. Наконец он получил от него записку, в которой шевалье приглашал его и князя на собрание и прибавлял, что, если они найдут нужным, могут привести с собой и своих друзей. Данила Иванович показал это письмо Левону, и они оба решили, что Зарницын будет рад побывать среди новых людей, а Грише прямо необходимо познакомиться с еще чуждыми ему идеями. Семен Гаврилович очень охотно согласился пойти, хотя был очень удивлен, узнав, что его друзья принадлежат к обществу масонов, а Гриша прямо пришел в восторг при одном слове» тайное общество».
В назначенный день и час друзья отправились по указанному адресу. Это было довольно далеко, на одной из улиц старого Парижа. Небольшой дом старинной архитектуры ютился среди просторного сада.
Был уже поздний вечер, и на улицах царила тишина. Они вошли в калитку, прошли по широкой аллее и вошли в слабо освещенный вестибюль. Молчаливые лакеи помогли им раздеться и указали дорогу.
В большой зале, убранной со старой роскошью, было уже многолюдно. Тяжелые портьеры наглухо закрывали окна, не пропуская света ярко освещенной залы. В конце залы было возвышение, похожее на кафедру. Новиков и Бахтеев, оглядевшись, узнали многих своих знакомых. Тут были и Датель, и Роховский, и Батурин, и, что особенно поразило их, князь Пронский, и много еще знакомых гвардейцев.