За державу обидно
Шрифт:
Надо сказать, что полк стоял на отшибе, далеко, за 600 километров от штаба дивизии, и, казалось бы, его географическое направление предопределяло отправлять туда в качестве командиров людей самостоятельных, волевых и хозяйственных. Тем не менее, как это ни странно, по докладу старожилов, попадали туда то более охотники, чем пьяницы, то более пьяницы, чем охотники. Полк при таком мудром управлении стремительно деградировал. Насколько я разобрался, один Иван Андреевич Химич пытался серьезно исправить положение дел и во многом преуспел, но, к сожалению, быстро ушел из полка.
Широко развернулись работы по завершению строительства трехэтажных пристроек по всем казармам, где планировалось разместить соответствующие требованиям устава туалеты и умывальники. Старые развалили, помещения высушили, взялись варить в них сушилки и оборудовать бытовые комнаты. Казармы побелили, убрали из них ядовито-голубые и танково-зеленые цвета. Повесили люстры, вкрутили все лампочки. На стены — картины, на колонны цветы. Каждому — персональный комплект постельного белья. Всех одели и обули. Расставили по полу урны и мусоросборники. Круто навели порядок в столовой. Организовали боевую подготовку, и глаза наконец начали блестеть. За дело народ взялся охотно, свинство всем надоело. Но для того чтобы окончательно переменить настроение, нужен был какой-то крупный успех. И тут я попал на областную партийную конференцию. Первый секретарь Костромского обкома Юрий Николаевич Баландин был к тому времени секретарем обкома 24 года. Трудно ли быть командиром взвода? Первые 17 лет трудно, а потом привыкаешь. Исходя из этого соображения, Юрий Николаевич поставил дело так, что последние примерно 17 лет
Пять оставшихся квартир выделил самым нуждающимся. Это вызвало определенное недовольство, далеко не все в полку меня поняли. Как это так, при нашем бесквартирье шиковать и отселять каких-то гражданских? Тут еще вмешался командир дислоцировавшейся поблизости ракетной дивизии. Заехав как-то в полк, он заявил, снисходительно поглядывая на меня: «Майор, я здесь, по сути, формирователь титула. У меня 24 миллиона, у меня УИР (управление инженерных работ), у меня своя КЭЧ — ваши полудохляки ничего здесь не сделают. То, что отселил, — молодец, спасибо. Отдай пятна застройки и не дергайся». Я уперся: «Пятна мои, и строиться буду я!» Последовало насмешливое: «Ну-ну!..» Через час после убытия комдива ко мне с ультиматумом прибыл начальник УИРа: или я в десятидневный срок сношу бараки и предоставляю ему готовую площадку под застройку, или он снесет их сам, но тогда строить будет по плану командира дивизии. Я сделал хорошую мину при очень плохой игре и сказал: «Хорошо!» Ухмыляясь, полковник ушел. Я задумался. Два мощных, толстостенных приземистых барака постройки 30-х годов (а строили тогда на совесть) являлись серьезной проблемой. Усугублялось все это тем, что на улице стоял ноябрь. Снега было немного, но мороз ударил подходящий. Ковырять бараки ломиками и кирками — несерьезно. Взрывать в центре города не будешь. Тут осенило: у меня же два танка есть для обкатки личного состава. Заместитель по вооружению получил приказ: ночью перегнать танки с учебного центра в полк. Два видавших виды, но надежных Т-55 прибыли. Назавтра было воскресенье. И вот, придав каждому танку по отделению для очистки тримплексов от кирпичей и досок, я выгнал их в город. Началась операция: танки против бараков. Отвернув башни, танкисты примерились, и первая боевая машина нанесла мощный таранный удар в угол барака. Здание содрогнулось, посыпались кирпичи, танк сдал назад. Пехота быстренько очистила тримплексы и люк. Еще удар — по зданию пошла трещина. Рядом соседним бараком занялся другой танк под руководством заместителя по вооружению подполковника Давыдко. Поглазеть на такое диковинное зрелище сбежалась вся округа. Возникла дополнительная трудность. Приходилось следить еще за тем, чтобы радостно-возбужденные детишки и взрослые не попали под гусеницы. Танки растоптали бараки, превратив их в огромные груды битого кирпича, штукатурки, щебня.
Возникла новая задача — надо вывезти несколько десятков тонн строительного мусора. Экскаватора в полку нет, бульдозера нет, самосвал только один, и у того главная задача — подвоз угля на учебный центр. Но я уже ухватил удачу за хвост!.. Пока я размышлял, что же мне делать с вывозом, доложили о страстно желающем меня видеть председателе какого-то гаражного кооператива. Передо мной появилась небольшая, круглая, самоуверенно-приблатненная фигура: «Командир, сколько ты хочешь за этот хлам, что у тебя за стеной?» Внутренне я чуть не заорал от радости, от предчувствия быстрого и радикального разрешения тяжкой проблемы. Но надо было играть. Я потянулся и зевнул: «Нисколько. Спорить люблю». — «Что значит спорить, командир?» — «А вот так. Если ты за три дня вывезешь строительный мусор, я с тебя не возьму ни копейки, но если опоздаешь хоть на час от установленного срока — заплатишь вдвойне». Глаза председателя заблестели. Он, как выяснилось, тоже любил спорить. То ли из почтения ко мне, то ли от сознания своего превосходства (я так и не понял), но он сменил форму обращения: «Шеф, по рукам! Давай оговорим сроки». — «Стоять, приятель. Сказанное улетает, написанное остается».
И мы дружно родили договорчик, в котором было сказано, что если до 16 часов такого-то числа куча строительного мусора будет ликвидирована, полк никакой платы не взимает; если же кучи к установленному сроку не исчезнут, оплата будет произведена вдвойне, по расценкам КЭЧ. Мы ударили по рукам и, забрав каждый по экземпляру договора, разошлись. Высланная разведка доложила, что председатель кооператива любил спорить серьезно. Уже через час к месту баталии прибыл экскаватор, еще через час — бульдозер, почти одновременно с ним четыре КамАЗа выстроились, как «Мессеры», вкруг, и работа закипела. К концу второго дня строительная площадка была очищена, спорщик-председатель не поленился завезти не менее полумашины песка и демонстративно ее посыпать. Все его действия мне систематически докладывались, но когда он прибыл констатировать факт выигрыша спора, я прикинулся страшно удивленным. Прибыв на площадку, я выразил восхищение его организаторскими способностями, посокрушался, что так бездарно проиграл спор, вернул ему второй экземпляр договора. По-видимому, я был достаточно искренним, потому что председатель проявил максимальное великодушие. Достал из дипломата бутылку коньяка и предложил выпить за тех, кто живет спором. Мы ее выпили, вернувшись ко мне в кабинет, и расстались, каждый довольный по-своему. Был вечер седьмого дня. Я помчался к начальнику УИРа. Звали его Николай Николаевич, фамилию, к сожалению, забыл. Оказался он глубокопорядочным, толковым и знающим свое дело человеком, как выяснилось впоследствии. Мы с ним плодотворно работали. Начальник УИРа был на месте. «Поехали принимать строительную площадку и заактируем это дело», — сказал я. «Какую площадку? И откуда ты упал?» — «Поехали, поехали!» Николай Николаевич перешел на официальный тон: «Товарищ майор, вы из меня дурака не делайте!» «Товарищ полковник, я без дураков. Поехали!» Прибыв на площадку, Николай Николаевич, покряхтывая, обошел ее вдоль и поперек, полюбовался демонстративно насыпанным песочком, протянул мне руку: «Все, майор, строю для тебя. Не часто бывает!» И дом пошел! Это был конец ноября.
А теперь необходимо вернуться к событиям двухмесячной давности. 1 октября в полк с проверкой прибыл командир дивизии Ф. И. Сердечный. Жестокая это была проверка. Комдив и некоторые офицеры управления дивизии откровенно пинали полк. Да, честно говоря, и было за что! Выяснилось, что полк умеет стрелять громко и часто, но отнюдь не метко. Преодолевать препятствия на танкодроме могли далеко не все и далеко не каждое. Техника постоянно ломалась. Вооружение выходило из строя. Ноги к перекладине не подносились, ну и так далее… Запомнилось состояние потрясающей унизительности, когда командир дивизии, вдоволь поиздевавшись, наконец с множественными оговорками (скидка на молодость командира полка, скидка на его пролетарское
Надо сказать, что парадная площадка — это 10-тысячное скопление представителей самых разных видов и родов вооруженных сил, несколько сотен единиц самой разнообразной техники.
Это общежития, парки, склады, стоянки, столовые. Все прибывают на парадную площадку со своими привычками, взглядами, понятиями о порядке, и удержать в узде эту разношерстную орду может только сильный, волевой и жесткий человек.
Начальник гарнизона парадной площадки генерал-майор Бельтюков — его, к сожалению, уже нет в живых — был именно такой. Маленького роста, коренастый, но нисколько не толстый. Лобастое, квадратное лицо, пенсне а-ля Берия. Он был воплощением энергии, деловитости, распорядительности и жесткости, порой переходящей в жестокость. На ежедневно проводимых совещаниях генерал Бельтюков мог разделать под орех любого командира части, не утруждая себя выбором выражений. В то же время, когда на тренировке появлялся командующий округом, кто-то из заместителей министра или сам министр обороны, неизменно следовал доклад: «Все без исключения офицеры — молодцы, стараются, являют собой образец исполнения служебного долга». Дед никогда, никому, ни на кого не жаловался, а драл сам по-отечески. Может, это кому-то покажется странным, но это очень ценное и важное качество начальника. На парадной площадке, при систематическом посещении ее министром обороны и его заместителями, очень легко было слететь с должности или вообще вылететь из армии. Поэтому вот такая манера поведения Бельтюкова всем без исключения импонировала. Все знали, что если пролетел — свое получишь сполна и круто, но вождь парадной площадки тебя никогда не сдаст. Поэтому, обижаясь на него по мелочам, ему прощали любые выходки. В первые три дня главным героем на каждом совещании был я. Все у меня было плохо, все не так. Особенно потрясающие доклады о катастрофическом состоянии противопожарной охраны в полку делал начальник этой самой охраны майор Соболь. Вышел я из положения совершенно неожиданным образом. Надо сказать, что практика совещаний была такова: первые десять пятнадцать минут начальник штаба парадного расчета доводил общие указания и распоряжения, потом в зал совещаний стремительно врывался Бельтюков. «Товарищи офицеры!» Появление начальника гарнизона сопровождалось, как правило, демонстрацией какого-нибудь уникального образчика «гомо сапиенс» или до предела изуродованного предмета снаряжения. Разминка начиналась с команды: «Заводи!» или «Заноси!»
На этот раз последовало: «Заводи», и комендант парадной площадки представил на всеобщее обозрение курсанта военно-морского училища. Роста в курсанте было где-то метра под два, но чтобы всем было ясно, о чем речь, Бельтюков приказал: «Залазь на стол!» Курсант залез и как атлант взвалил потолок на плечи. При таком росте размер обуви у него был никак не меньше сорок пятого, но во что он был обут и был ли обут вообще, осталось для всех тайною. Потому что, согласно морскому обычаю, брюки у него были клеш, в данном случае это был какой-то суперклеш, ибо ширина штанин у самой земли была примерно пятьдесят и под этой «запорожной роскошью» начисто терялась предполагаемая обувка. Последовал бурный комментарий к такому изощренно-злостному нарушению формы одежды. Бельтюков имел привычку по ходу разбирательства втыкать в кого-нибудь указующий перст и спрашивать: «Что ты думаешь по этому поводу?» На сей раз перст воткнулся в меня. Я доложил: «Великий Суворов сказал: «Чем выше чердак, тем больше хламу». Напомню, что Бельтюков роста от силы 162 см. Он онемел: «Как, как ты сказал?»
— Да не я, а великий Суворов: «Чем выше чердак, тем больше хламу».
С.тех пор как отрезало. Даже когда я действительно в чем-то был виноват, разбор генерал Бельтюков делал почти нежно, поглядывая снизу вверх на мои 185 см, иронично поблескивая очками, вопрошал: «Так что там сказал великий Суворов?»
Парад, точнее, подготовка к нему — это прежде всего тяжелый труд. В любую погоду, несмотря ни на что, надо превратить большую массу по-разному подготовленных в зависимости от срока службы солдат в монолитную, мощную молодецкую колонну, где все — голос в голос, волос в волос, ствол в ствол. Только такая колонна впечатляет и вызывает восхищение. Научить шеренгу, в которой 22 человека, красиво и слаженно ходить — задача повышенной категории сложности, особенно вначале, когда шеренги извиваются, как змеи; стволы автоматов, несмотря на все объяснения, торчат в разные стороны; левый фланг относительно правого заносит на расстояние до 2,5 метров в ту или иную сторону, вперед или назад. И каждому надо поставить подбородок, носок, ствол, локоть. Добиться одноообразия и монолитности, пустить по две, по три, потом по пять и, наконец, по десять шеренг. Это все на простом понятном человеческом фоне: участвовать в параде хотят все, а вот систематически тренироваться — ну, только о-о-очень сознательные. Существует целая система маленьких тайн, хитростей, стимулов с целью понудить солдат заниматься сознательно и старательно. Это вручение непосредственно после занятий лучшим шеренгам билетов в престижные кинотеатры и концертные залы, это и флажки на автоматы, это и ежедневный пятикилограммовый кулек конфет лучшей шеренге одного и другого батальона. Это и методически грамотная подначка старшин старших шеренг, когда доведенный до отчаяния снисходительными насмешками старшина начинал своей волей дополнительные занятия и сплошь и рядом если уж и не попадал в лучшие, то, по крайней мере, однозначно уходил из худших. Это и ежедневный чай с бутербродами, это и эпизодически, спонтанно осуществляемые совместные тренировки с «тысячетрубным оркестром». Это и фильмы, концерты, встречи на самой парадной площадке. Это и многочисленные смотры-конкурсы на лучшую «коробку», лучшую песню, лучшую ленинскую комнату, комнату хранения оружия, с вручением призов; и, соответственно, антистимулы — худшие шеренги скребут территорию, метут, драят, носят. В общем-то, надо сказать, что, несмотря на напряженность и занятость, разборы и разносы, обстановка на протяжении всей подготовки к параду царит деловая и в то же время предпраздничная. Подготовка к параду сама по себе отнюдь не монотонна, а на этом фоне есть ряд пиков напряжения — это две ночные тренировки на Красной площади и генеральная репетиция. Эти пики подготовки требуют всех физических и моральных сил. Все предшествующие фрагментарные наработки надлежит слить воедино и продемонстрировать, что ты отнюдь не даром, как выражались некоторые, «белый хлеб жрешь и одним воздухом с Политбюро дышишь». На таких тренировках присутствует министр обороны, все его заместители: главкомы видов вооруженных сил, командующий ВДВ, начальники главных и центральных управлений. Каждый гордится своими и хочет, чтобы его войско прошло как можно лучше. Возникает соревновательность, задор и азарт между ними. Это передается войскам. Подготовка и участие в параде, какие бы кто ни вешал на них ярлыки, есть явление не рядовое, праздничное, возвышенное, способствующее сплочению людей, проявлению их самых лучших душевных качеств, выработки у них воли, коллективизма, ответственности за одно большое общее дело.
И вот наступил день парада. Здесь мне сразу вспомнился А. И. Куприн, его совершенно замечательные строчки, написанные более ста лет назад: «Строевой смотр в полку был назначен в 13 часов дня, капитан Слива вывел роту на плац в 6 часов утра и с ужасом увидел, что полк уже стоит». Подъем в 4 утра, завтрак в полпятого, выезд по графику в интервале 5–5.30. В 6 часов ты на месте, на подступах к Красной площади, и тебе с полком предстоит мило провести четыре часа времени в осенне-зимнюю погоду на свежем воздухе. С учетом наглаженности и надраенности, с одной стороны, и торжественности предстоящего действа — с другой, какие-либо резкие массовые движения исключены. Можно чинно и благовоспитанно прохаживаться, в крайнем случае, можно «зайчиком» попрыгать. Здесь уместно вспомнить, что, в соответствии с традицией, на параде две части — полк ВДВ и полк морской пехоты, ходят раздетыми: берет соответствующего цвета, тельняшка, укороченные сапоги и, как ни изощряйся, поддевая под китель ватную безрукавку, все равно, мягко выражаясь, прохладно. Здесь нужен определенный аутотренинг и опять же маленькие хитрости: самая распространенная — перцовый пластырь на подошвах. Голь на выдумки хитра.