За экраном
Шрифт:
Странные и противоречивые чувства, радости и грусти, охватили меня, когда я, оторвавшись от портрета, смотрел на Александра Ивановича и, как бы для того, чтобы убедиться в этом, чуть-чуть продлил рукопожатие. Ведь в руке у меня была рука живого Куприна. Вот как это произошло.
Вскоре после возвращения Куприна киностудии дружно обратились к его повестям и романам. Табу было снято, можно было экранизировать. Как магнит притягивали к себе кинематографистов «Поединок», «Штабс-капитан Рыбников» и другие его рассказы. «Ленфильм» лидировал. Гарин и Локшина должны были ставить «Поединок» под
У меня зародилась мысль экранизировать «Олесю», скрестив ее сюжет с несколькими линиями из «Полесских рассказов». Будучи в Ленинграде, я договорился с руководством «Белгоскино», которое в те годы размещалось на канале Грибоедова. Предложение это показалось им заманчивым, заявка понравилась. Надо было получить разрешение Куприна. Судия написала соответствующее письмо на имя Александра Ивановича.
Я тщательно продумал предстоящий разговор и отрепетировал его со своим товарищем по аспирантуре Г. Чахирьяном. Наконец, убедив друг друга, что мы достаточно прилично одеты, мы направились в гостиницу «Метрополь», предварительно созвонившись и условившись о свидании с его женой.
Куприн жил в «Метрополе» на третьем или четвертом этаже. Не буду писать о том, что мы с робостью постучали в дверь и с трепетом ждали момента встречи. Это естественно. Ведь мы должны были предстать перед лицом классика. Обстоятельства последних лет жизни Куприна в эмиграции в Париже, отсутствие новых изданий, знакомство лишь с его произведениями, напечатанными по старой орфографии, в издательстве Маркса, слухи насчет его антисоветских взглядов в первый период эмиграции – все это настолько исключало возможность встречи с ним в России, что он казался выходцем с того света , и встреча с ним казалась еще более невероятной, чем со «штабс-капитаном Рыбниковым», героями «Ямы» или «Поединка».
Но мы стояли у двери, и только тонкая перегородка отделяла нас от того, что казалось безвозвратно ушедшим, что было разбито вдребезги: мы должны были увидеть человека, который пил чай, гулял, переписывался с Чеховым, Горьким, Короленко, Буниным…
Надо все же было стучать. Дверь открылась моментально – видимо, нас ждали. Приветливо и даже, я бы сказал, несколько льстиво улыбаясь, открыла пожилая, скромно одетая женщина и попросила пройти в номер.
Номер был тщательно прибран, как будто в нем и не жили, не видно было никаких вещей, кроме гостиничных. Жена Куприна попросила нас сесть и скрылась за занавеской алькова, сказав, что Александр Иванович сейчас выйдет.
И действительно, минут через пять к нам вышел Куприн. Вернее, к нам вывели Куприна. Он двигался крайне медленно, его вела, поддерживая под руку, супруга. Маленький, сухой, он шагал очень осторожно, но легко. Одет он был чрезвычайно чисто, я бы даже сказал франтовато: в сером костюме, в хорошо начищенных штиблетах. Но в том, как был повязан галстук, как смотрел платочек из кармана пиджака, чувствовалось, что его одевали.
В первый момент мне даже показалось, что он слепой и что он нас не видит, что движениями его управляет жена: видимо, так велик был шок от того, что человек, которого мы увидели, столь мало похож на портреты, стоявшие у нас перед глазами. Однако, когда
– Саша, к тебе молодые люди по поводу «Олеси»!
Куприн механическим жестом протянул нам руку. Жена подвела его к столу.
Она помогла ему сесть, мы разместились напротив.
– Александр Иванович уполномочил меня вести его дела, – сказала супруга и протянула нам какую-то бумагу с печатью. – Вот доверенность.
Я сказал, что мы пришли просить разрешение на экранизацию «Олеси», что «Белгоскино» заинтересовано в ее постановке, от себя я добавил несколько слов из заготовленной длинной речи о творческих принципах экранизации и о том, почему мы считаем «Олесю» столь подходящей для экранизации.
Куприн смотрел на меня, но либо совсем не слушал, либо был погружен в свои мысли.
Жена стала выполнять роль переводчика.
Она громко и примитивно, как говорят с детьми, разъяснила и повторила вкратце мое обращение к нему. Напомнила, что он уже вел переговоры с «Ленфильмом» о «Поединке».
Куприн закивал головой в знак согласия и ничего не произнес.
– Александр Иванович согласен, – сказала его супруга. – О деловых вопросах мы договоримся.
Она спросила, сколько платят за экранизацию, видимо, решив проверить, не занизили ли сумму представители «Ленфильма» за «Поединок».
Я назвал сумму. Вероятно, она была такая же, поскольку жена Куприна быстро согласилась и сказала, что напишет письмо на «Белгоскино».
Куприн зашевелился и стал что-то искать. Полез в карман пиджака, вынул пачку папирос. Достал папиросу. Я поспешил зажечь спичку, но увидел, что Александр Иванович протянул папиросу ко рту не тем концом, руки у него дрожали.
Жена быстро поправила, я поднес спичку, и он с удовольствием закурил.
Мы распрощались, сказали, что сообщим обо всем студии и они вышлют соглашение. Поблагодарили.
Хозяйка любезно нас проводила.
Второй раз я пришел через несколько дней, заранее предупредив по телефону.
Я был принят как знакомый. Видимо, меня ждали. Куприн сидел за столиком и курил.
Я сообщил, что руководство студии выразило свое удовлетворение и радость по поводу нашей договоренности, и попытался кратко изложить план экранизации.
Куприн в этот раз слушал внимательно, но ничем не выразил своего согласия или неудовольствия. Лишь один раз он остановил меня, когда я говорил о чувствах землемера к Олесе.
– Молодой человек, это же я сам, – вдруг посмотрел он на меня своими живыми глазами и добавил: – Хорошо бы это все увидеть…
В голосе его слышалось волнение. Он одобрительно покачал головой.
Жена Куприна сказала, чтобы я принес почитать сценарий, когда закончу работу. Я заверил ее в этом.
На бланке гостиницы «Метрополь» она написала письмо о разрешении на экранизацию, Куприн расписался. Супруга перевела разговор на съемки фильма.
Она сказала, что ее дочь Ксения киноактриса, снимается во Франции и сейчас не могла приехать. И добавила: было бы очень хорошо, если б ее сняли в роли Олеси.