За горами – горы. История врача, который лечит весь мир
Шрифт:
– Я все еще в биологическом раздрае.
Он сегодня надел третью, последнюю рубашку, на ней недоставало одной пуговицы. Черный костюм выглядел так, словно в нем спали. На самом же деле Фармер не спал вовсе.
– Зато я ответил на все четыреста тринадцать имейлов, – добавил он, повеселев на мгновение.
Часть волос у него торчала дыбом, точно петушиный гребешок, лицо и шея покраснели – наверное, мысленно он уже втянулся в полемику. В одном из писем, на которые он отвечал ночью, цитировалось высказывание некоего эксперта от Всемирного банка: “Ваше предложение насчет тюрем смехотворно, это же слишком дорого. Просто смешно!”
– Битва понеслась. Но программа рассчитана на десять лет, это очень долгий процесс. Десять лет! Пожалуй, мне надо бы хоть день продержаться без конфликтов. Я стараюсь, я уговариваю себя сдержаться и не съездить этому типу по физиономии. А заключенные умирают, – продолжал он, – и будут умирать дальше…
Тут его взгляд упал на часы. Он уже опаздывал на утреннее заседание. Фармер помчался к выходу, на ходу натягивая пальто. За ним по ковру волочился выскользнувший из портфеля компьютерный шнур.
– Сэр! – окликнул его швейцар, поднимая упавшие перчатки.
– Ой, спасибо! – обрадовался он и с надеждой спросил: – А снег будет?
Швейцар придержал ему дверь, и Фармер ссутулился, ныряя в ледяной январский воздух.
Вечером он выглядел получше. Главный переговорщик от российской стороны, потрясая переведенной на русский статьей Фармера “Новая волна туберкулеза в РФ”, провозгласил: “Вы единственный, кто понимает про наш туберкулез”. Потом разгорелись споры вокруг представленного Фармером предварительного плана для тюрем, особенно по вопросу дополнительного питания для больных ТБ. Разве для лечения необходимо дополнительное питание? Некоторые считали, что нет. “Мы поцапались из-за еды”, – сообщил Фармер. Но от иного рода конфликтов он заставил себя воздержаться.
Прогноз погоды взбодрил его – в Москве обещали снег. Фармер вообще любил буйство стихий.
– Хочу метель! – заявил он.
Фармер говорил мне, что политические игры на арене международного здравоохранения даются ему нелегко.
Но игроком он, очевидно, был хорошим, и в Москве к нему словно бы день за днем возвращались силы, он вновь стал улыбаться – и вновь каким-то чудом складывалось впечатление, будто он одет элегантно.
Некоторые участники заседаний продолжали настаивать на том, что дополнительное питание для заключенных – неоправданная трата денег, но потом один из переговорщиков отвел Фармера в сторонку и посоветовал подсунуть еду в бюджет, обозначив ее как “витамины”. Это сработало. В конце концов Всемирный банк согласился отдать примерно половину ссуды тюрьмам. На данный момент планировался первый взнос в размере 30 миллионов долларов с последующим ростом общей суммы – ориентировочно до 100 миллионов. Но сам факт предоставления ссуды оставался под вопросом. Не возникало сомнений, что Министерство здравоохранения окажется недовольно своей долей. Как бы то ни было, своих основных промежуточных целей Фармер достиг и Гольдфарба от осуществления его “плана Б” удержал.
Вечером, в гостиничном номере, Фармер сказал:
– Полная победа, как тут не радоваться! Ну что, Алекс, ты доволен?
– Доволен, – ответил Гольдфарб, – но я всегда вижу две стороны. Мне же и разбираться с этими тридцатью миллионами. Следить, чтоб не растащили.
– Так это же твои друзья. Ну украдет один на водку, другой – на подарок для своей девушки. Подумаешь. – Фармер восседал на подоконнике,
– Ты сам этим занимаешься? А где берешь адреса для рассылки? Покупаешь базы данных?
– Да ну тебя! Адреса накопились за тринадцать лет. А тебе только и написать: “Дорогой Джордж Сорос, спасибо за двенадцать миллионов”. – Фармер взял несколько незаполненных бланков: – Ну-ка посмотрим. Мне надо поблагодарить: подругу бабушки, студентку, экономиста-левака, историка, секретаршу из моего отдела, администратора оттуда же, педиатра…
Похоже, оглашение списка еще улучшило его настроение, и без того приподнятое. Мне, если честно, показалось, что он хвастается.
Интересовало меня и мнение Алекса о Фармере. “Пол такой хрупкий, – сказал он мне в приватной беседе. – Такой худенький. Он как Чехов. Им движет не что иное, как сентиментальность. Впрочем, я еще не встречал толкового человека, который не утверждал бы, что сентиментален или что работает ради высшего блага. Даже в сфере бизнеса, а уж в международных делах и подавно”.
Фармер же, со своей стороны, говорил об Алексе так: “Только мать может любить такого. Я его люблю, правда. И вся эта затея с Россией удастся, и знаете почему? Потому что он меня тоже любит”.
Судя по всему, их дружба подпитывалась спорами, и “питания” ей хватало. Взять, например, такую тему, как Куба. Насчет кубинской медицинской статистики Алекс высказывался следующим образом: “Полагаю, товарищ Кастро большой мастер наводить дисциплину, так что и здравоохранение у него должно ходить по струнке. Товарищ Берия в сибирских тюрьмах тоже навел бы порядок. Расстрелять кое-кого, и все”.
Или взять российских заключенных. Фармер спрашивал: “Если большинство из них сажают за моральное уродство, то отчего же их количество так резко повышается во время общественных и экономических кризисов или перемен?”
Алекс смотрел на это иначе. Однажды вечером за ужином он заметил:
– Ничего хорошего нет в этих заключенных. Они важны с эпидемиологической точки зрения.
– Наш главный спор, – прокомментировал Фармер.
– Нет, не так, – сказал Гольдфарб. – Примерно половина из них не должны сидеть.
– Три четверти, – возразил Фармер. – Ладно тебе, Алекс. Это же преступления против собственности.
– Но двадцать пять процентов должны сидеть пожизненно.
– Нет. Десять процентов. Ты меня считаешь наивным.
– Ты не наивный, – сказал Гольдфарб. – Все ты понимаешь. Просто не желаешь смириться с тем, что…
– Люди не ангелы.
– Нет! Сволочи. Ты не наивный. Ты просто умеешь игнорировать все, что тебе неприятно, поэтому ты и не ученый. Ты игнорируешь факты.
– Но ты все равно меня любишь.
– Еще бы!
Фармер действительно любил бури, хотя, упоминая об этом, почти всегда добавлял, что беднякам от разгулявшихся стихий гораздо больше горя, чем всем прочим. В Москве он хотел метели, но нам достался просто снегопад. Немилосердно холодной ночью мы возвращались в гостиницу, шагая по скользким тротуарам. Фармер натянул на нос свой красный шарф, и очки его затуманились. Мы уговорили три бутылки красного. Я сказал: