За горами – горы. История врача, который лечит весь мир
Шрифт:
“Матросская тишина”, самая большая московская тюрьма, – это СИЗО, следственный изолятор. Здание огромное, но представить себе его точные размеры я затруднялся, путаясь в бесконечных поворотах, низких дверных проемах, через которые надо проходить, пригнув голову, подъемах по старым железным лестницам, длинных коридорах, напоминающих туннели подземки. Стены коридоров были кое-как обиты желтым материалом вроде фанеры.
– Летом, – шепнул мне Фармер, – вентиляция тут работает не ахти. – И добавил: – За последние годы я изрядно понаторел в сравнительной пенологии.
Мы
– Не потеряйтесь, – сказал нам представитель тюремной администрации. – Тут не лучшее место для заблудших.
Нам встретилась вереница заключенных, одинаково одетых в тренировочные штаны и потрепанные пальто и шапки. В тусклом свете их лица казались серыми. У одного нос загибался таким крюком – я подобного в жизни не видел. Наконец мы добрались до тюремной больницы.
– Вспомните Кубу, – шепнул мне Фармер, – и посмотрите на это убожество.
Сопровождавшие нас врачи в уныло-зеленой форме и чиновники от здравоохранения, в такой же уныло-зеленой форме, сами жаловались на здешние условия. Они открыли нам дверь в камеру для больных СПИДом.
– Тут народу меньше, чем в обычных камерах, – пояснила женщина-врач.
– Сколько?
– В этой камере всего пятьдесят.
Фармер вошел первым, за ним переводчик. Мы оказались в неопрятном сером помещении, поменьше многих американских гостиных, заставленном рядами двухэтажных кроватей. На веревках сушилось белье. Большинство заключенных были молоды. И снова серые лица – возможно, из-за того же тусклого освещения? Фармер тотчас принялся пожимать мужчинам руки, хлопать их по плечам, и мгновение спустя они уже громко, наперебой выкладывали ему свои горести.
– Вам бы в судах защищать права подсудимых, больных СПИДом, – заметил один из них.
– Скажите ему, что в США я этим занимаюсь, – попросил Фармер переводчика. – Но поскольку я не гражданин России…
Еще один заключенный, самый старший и, судя по всему, призванный говорить от имени всех присутствующих, сообщил, что был лишь свидетелем убийства, но из-за СПИДа получил пятилетний срок. А самому убийце (их судили вместе) дали всего три года.
– Как выйду, башку ему отрежу, – заключил он.
Все рассмеялись – и заключенные, и врачи. Смех оглушительно отдавался от стен тесного помещения. Фармер сделал себе пометку “Больных СПИДом сажают на более долгие сроки?” и обещал передать информацию специалисту по СПИДу во Всемирном банке. Затем он поблагодарил заключенных.
Старший сказал:
– Вы бы почаще нас навещали.
– Я бы с удовольствием, – ответил Фармер.
Мы покинули камеру с пятьюдесятью больными СПИДом. Дверь захлопнулась за нами. Грохот тяжелого старого металла о металл эхом прокатился по слабо освещенному коридору. Ни коридору, ни эху словно бы не было конца.
– Представляете, каково слышать это с той стороны двери? – спросил я Фармера.
– Каждый раз представляю, – ответил он.
Да и не так-то трудно вообразить себя совершающим ошибку, которая приведет в камеру в этих стенах. В то время в России уголовное правосудие было так перегружено, что молодой парнишка, стянувший батон хлеба
Или же – такая вероятность возрастала день ото дня – он мог получить уже готовый устойчивый штамм от заразившего его товарища по несчастью и умереть, так и не дождавшись приговора за кражу батона.
Нас провели по очередному извилистому коридору, вниз по железной винтовой лестнице и через помещение, смахивавшее на средневековый пыточный подвал. Мимо нас прошел старик, кативший перед собой тележку, уставленную большими алюминиевыми бидонами. Из одного торчал огромный половник. Старик остановился у двери камеры. В дверном окошке появилось чье-то лицо.
– Еда здесь вообще-то неплохая, – поведал мне Фармер. – Соленая.
Высокая похвала от врача-гипертоника.
Мы пришли в туберкулезное отделение. Сотрудник тюремной администрации пустился в объяснения:
– Врачи работают сверхурочно и почти не защищены. Рентгеновское оборудование изношено. Даже для текущих пациентов не хватает лекарств. Лабораторных услуг город нам не оказывает.
Они сами не знали, сколько у них больных с лекарственно-устойчивыми штаммами. Но уж точно не несколько человек. Туберкулезом страдали 100 тысяч заключенных, МЛУ-ТБ – вероятно, около 30 тысяч. В октябре Фармер выступал в телепередаче “60 минут”, рассказывал об эпидемии в России и бывших республиках СССР.
– Мы объявим чрезвычайную ситуацию в области здравоохранения на мировом уровне, – говорил он.
– Как скоро ситуация выйдет из-под контроля? – спросил ведущий.
– По мне, так уже вышла, – ответил Фармер.
Мы задержались в вестибюле туберкулезного отделения. Кто-то из русских врачей сказал:
– Мы не получаем информации из других учреждений, откуда к нам поступают заключенные. У нас тут такой вокзал. Пятьдесят процентов не из Москвы.
Фармер поинтересовался, как долго больному ТБ заключенному добираться отсюда в сибирскую тюрьму.
– Примерно месяц. Их пересылают по этапу. Продолжать лечение в пути нет никакой возможности.
Повернувшись к Гольдфарбу, Фармер тихо прокомментировал:
– Эти перевозки заключенных обернутся кошмаром.
Мы снова зашли в камеру, на сей раз к туберкулезникам.
В целом она мало отличалась от предыдущей, разве что народу побольше и воздух более влажный – результат дыхания множества больных легких. Несколько человек кашляли. (Каждый на свой лад, подумал я: вот шаляпинский бас, вот баритон, вот тенор.) Фармер стоял возле кровати, слегка опираясь рукой о матрас верхней койки.