За городской стеной
Шрифт:
Ярмарка была невелика, но Уиф показал Ричарду все весьма обстоятельно. Они поспели к параду домашнего скота, который здесь осматривали и оценивали по всем статьям целое утро. Подошли к овальному большому полю, которое, как полчище жуков, окружали сплошным кольцом автомобили, и стали смотреть, как фермеры и их сыновья, работники, девушки и старики проводят вдоль каната, огораживающего поле, мерно вышагивающих коров, телок и волов. У каждого животного на стегне был налеплен номер, все были на веревке, и, когда их проводили мимо фургона с громкоговорителем, один из членов ярмарочного комитета объявлял, за какие именно статьи им присуждается приз, и казалось, этой литании не будет конца. Большинство людей, сопровождавших животных, явно стеснялись, и, даже несмотря на то, что на открытом поле их было много и находились они на глазах у сравнительно малочисленных зрителей, многие краснели или шли потупившись, словно ожидая насмешек — вполне заслуженных, на их взгляд, — за то, что лезут напоказ.
Уиф сосредоточил все свое внимание на животных, Ричард же, не отрываясь, жадно смотрел на людей, их хозяев. Кого тут только не было: пожилые мужчины, державшие веревку
И снова он увидел это выражение в павильоне местной промышленности, куда Уиф повел его после того, как закончилась раздача призов и были произнесены все речи. Там в просторном шатре были представлены плоды трудов всей округи. Цветы, овощи, яйца, фрукты, всевозможные домашние торты, вязаные вещи, шитые изделия, картины, резьба по дереву, изделия из металла — все это было тщательно выращено и сделано, со вкусом расставлено; но и здесь создатели всего этого смущенно старались затеряться в толпе зрителей, чуть ли не стыдясь того, что являются творцами предметов, над созданием которых они так кропотливо трудились. Там были поразительные вещи. Глазированный торт, на котором расположилась ферма, вся целиком, с постройками, сельскохозяйственными машинами и животными из разноцветной глазури. Покров для алтаря с замысловатой вышивкой, наводящей на мысль, что на создание его была положена целая жизнь, проведенная в душной келье, которую бессменно стерегли Целомудрие и Самоотречение. Пастушьи посохи с рукоятками, вырезанными столь искусно, что даже не верилось, что это ручная работа; неизвестно почему, но сюжеты рисунков все до единого были весьма мрачные: змеи сползали вниз по посоху, а сверху торчали крошечные оленьи рога; была даже одна рукоятка из слоновой кости. На отдельной подставке стоял специальный приз — его получила молодая женщина, сделавшая масштабную модель деревни Эннердэйль из крошечных кусочков сланца. Эта модель являла собой пример беззаветного прилежания, совершенно недоступного пониманию Ричарда. Были тут лепешки, булочки, шоколадные пирожные, яблочные пироги, печенье, буханки хлеба. Теперь, после вручения призов, они раздавались присутствующим.
Павильон местной промышленности занимал единственную большую палатку. Палатка поменьше была отведена под сельскохозяйственные машины, которые Уиф осматривал с особым пристрастием: можно было подумать, он только и ищет, к чему бы придраться, к расшатанному болту или негладкой поверхности, ища подтверждения невысказанной теории, что в нынешние времена работа уж не та, — но повода ему не представилось. Вообще же, помимо веками освященной пивной палатки и ее двух неизбежных сателлитов — женского и мужского туалетов, — всю остальную площадь занимали лишь ларьки, легковые машины и, конечно, грузовики. В конце поля выстроилась по меньшей мере сотня грузовиков, и именно туда направился теперь Уиф.
Тут было сердце ярмарки. Мостки скрипели под тяжестью животных, которых затаскивали наверх и загоняли в стойла. Кругом была раскидана солома, палки ударяли по стегнам, огромные машины с налепленными на ветровом стекле розетками разворачивались и покидали поле, увозя свой груз. Повсюду вертелись мальчишки, ошалевшие от деловой сутолоки. Пивная палатка с распахнутым настежь входом не вмещала всех желающих выпить, и часть их расположилась на солнышке снаружи; женщины разлеглись на разостланных плащах, обложившись каталогами и газетами. Готовились к конским соревнованиям жокеи: тут были пожилые мужчины с военной выправкой — один с лицом багровым, словно освежеванным алкоголем и открытым воздухом, в блестящем черном котелке, плотно нахлобученном на голову в целях предосторожности, с тоненькими кривыми ножками, подрагивавшими на боках гнедой лошадки; молоденькие девушки — Дианы все как одна, — которые восседали в седле весьма гордо, одна из них с молочно-белой кожей и пылающим румянцем особенно выделялась красотой и щеголеватостью костюма, ее маленький носик был надменно приподнят кверху, а сама она не менее надменно то приподнималась в стременах, то снова опускалась; какие-то мужчины в толстых твидовых пиджаках, с лицами, выдубленными не хуже поводьев, которые они держали в руках, в пропыленных бриджах, морщившихся над запыленными сапогами, с дымящейся сигаретой в зубах, — во всем облике их было что-то ухарское и в то же время глубоко провинциальное. Все они были между собой знакомы. Эти жокеи кочевали с ярмарки на ярмарку, почти как странствующий цирк, ежедневно заставляя провинциалов и фермеров трясти мошной, а сами получали за это оловянные кубки и бумажные цветы. Легким галопом выезжали они то на одну арену, то на другую с номером на спине, не зная толком ни неровностей поля, расстилающегося под копытами лошади, ни деревянных барьеров, зачастую расставленных на слишком близком расстоянии. Они были гвоздем программы. И нисколько не сомневались в этом — все с удовольствием шли посмотреть на них. Уж тут смущением и не пахло.
Ричард кинул взгляд за пределы ярмарки, в направлении, противоположном тому, куда уезжали машины. И опять его ошеломил покой, царящий всего в нескольких шагах отсюда. Через час-другой ярмарке придет конец, палатки снимут, мусор уберут, и от того, что происходило здесь, не останется и следа. Он не понимал, почему эта мысль так беспокоит его. Быть может, временное скопление народа казалось столь трогательным потому, что, свидетельствуя об искреннем желаний людей держаться вместе, добровольно объединиться, оно в то же время служило доказательством недолговечности людского единения. Как бы то ни было, но один только вид открывавшегося за полем пейзажа доставлял ему особое удовольствие.
— Видишь, вон! — сказал Уиф, указывая на женщину лет тридцати, которая вела по направлению к стойлам серую кобылу. — Это Энн Дьювен. — Он выжидательно помолчал. — Ее по телевизору показывают, как она препятствия берет. Я ее только на прошлой неделе видал. Она в этом году опять будет принимать участие в соревнованиях на приз за лучшую лошадь года. В Лондоне. Она, черт возьми, умеет из лошадки все выжать. Хиби ее кобылу зовут. Хи-би! Она под Энн прямо летает.
Ричард бросил на Энн мимолетный взгляд. Отметил почет, которым она была окружена: молодые жокеи старались пройтись будто невзначай мимо нее, с трепетом ждали ее кивка, громко хохотали, когда она отпускала какую-нибудь шуточку, — грелись в лучах ее славы.
— Мне только-только хватит времени купить подарки, до того как начнутся конские соревнования, — сказал Уиф. Они пошли к прилавкам — неровным рядам дощатых столов под навесами, на которых были разложены игрушки, сласти, всевозможные побрякушки, кухонная посуда; все красиво, все баснословно дешево. — Вот почему такие мероприятия разор для рабочего человека. — Уиф ухмыльнулся. — Подарки-то всем надо покупать, а это знаешь, в какую копеечку влетает.
Эгнис он купил две статуэтки — пивные кружки в виде толстяка в старинном костюме, беда только, что фигурки эти больше напоминали полоумных карликов, Дженис — коробочку шоколадных конфет и внучке — пушистого зайчика.
Покупал все это Уиф с роскошной небрежностью, не задумываясь и не мелочась, хотя денег у него было в обрез. Зарабатывал, он 11 фунтов 14 шиллингов и 4 пенса в неделю, и после уплаты 30 шиллингов за аренду земли и домика, налогов и счета за электричество, покупки угля, съестных припасов и прочих предметов первой необходимости в кармане у него мало что оставалось. Когда-то Эгнис тоже работала и не прочь была бы поработать и сейчас, но этому препятствовали два обстоятельства. Во-первых, Уифу очень не хотелось, чтобы жена его работала. Обычай, требовавший, чтобы муж содержал жену, укоренился так давно, что для Уифа нарушить его было бы мучительно; не менее мучительно было бы и Эгнис видеть, как он оскорблен и унижен этим. Вторая причина была не столь общепринятой. Он начинал работу в семь утра — добираясь туда на велосипеде — и возвращался зимой около четырех, а летом в пять часов вечера, и ему нравилось, чтобы обед ждал его на столе. Он не устраивал сцен, не предъявлял никаких требований, как иные мужья, считающие это неотъемлемым правом главы семейства, — он просто любил, чтобы обед к его приезду был на столе. И Эгнис любила ждать его с обедом. Поэтому, чтобы приработать немножко, он брался за всякие случайные работы, которыми занимался по вечерам, а Эгнис без конца вязала и шила — кропотливый труд, приносивший ей редко-редко когда 15 шиллингов в неделю. Этот источник дохода почти иссяк с рождением ребенка. Однако сокращение бюджета не обескураживало Уифа: он говорил о нем, ощущал его, он вполне сознавал, что нельзя ждать справедливости от общества, которое санкционировало такое положение вещей — да что там санкционировало, процветало именно благодаря такому положению, — но таков уж был его удел: он был слишком стар, чтобы бороться, следовательно, ему приходилось протягивать ножки по одежке. Пусть он не богат — это еще не причина терять чувство собственного достоинства.
Подарки были завернуты и рассованы по объемистым карманам, и они отправились наслаждаться зрелищам конских соревнований, с трудом протиснувшись возле судейской будки, чтобы занять передние места.
Сильных соперников у Энн Дьювен не было, и она заняла первое место во всех заездах, в которых участвовала. Летний день не спеша клонился к вечеру, и Ричард почувствовал, что его начинают завораживать нескончаемо повторяющиеся движения лошадей и несмолкаемое уютное бормотание громкоговорителя. Человек с микрофоном, казалось, знал все обо всех. Он объявлял, в чем состоит задача, перечислял прошлые победы и стиль езды каждого жокея, тут же сообщал матерям, где можно найти потерявшихся детей, предупреждал зрителей, где нельзя находиться во время соревнований, передавал сообщения полиции, напоминал, где состоится следующая ярмарка, ставил в перерывах между двумя заездами пластинки с бравурными военными маршами и вообще действовал так, словно его единственной заботой было заполнить территорию ярмарки звуками из своего громкоговорителя, а тут еще Уиф непрестанно делился с Ричардом своими впечатлениями от прежних и теперешних ярмарок, воспоминаниями, которые возникали в связи с услышанными именами или увиденными лицами. Уифа знали тут многие, хотя Эннердэйль и не входил в их округ, и поэтому он время от времени покидал Ричарда и протискивался через толпу, чтобы поговорить с окликнувшим его человеком. Он принял угощение — Ричард купил четыре бутылки пива, — и они с удовольствием потягивали его прямо из коричневого горлышка, а солнце тем временем румянило их лица, и грохот грузовиков, ржанье лошадей, громкоговоритель, зазывные голоса торговцев и крики детей сливались мало-помалу в гармоничный гул, который вихрем закручивал жаркий день с той же легкостью, с какой облака скользили по небу над вершинами гор.