За гранью мира алая заря
Шрифт:
11
Пробуждение Маруша не назвала бы приятным. Дико ломило ноги, крылья сводили судороги, а голова раскалывалась от тягучей боли. Даже запах сена, который так радовал птичку вчера, сейчас едко вонзался в ноздри. Быстрыми, семенящими шажками Маруша выбралась на волю.
Сплющенный мяч исчез. Земля была испещрена полосами, словно тут прошлась старательная метла. По земле тянулся свежий вечерний бриз. Птичка обернулась. За спиной не оказалось ни могучего дуба, ни городских кварталов. Лишь отвесный обрыв, изрытый норами, похожими на ласточкины гнезда. Да только таких громадных ласточек еще поискать. А найдя, улепетывать от
Пришла ночь. Взглянул с небес тысячеглазый Индра, открывая одно за другим свои мерцающие очи. Впереди, до самого горизонта, расстилалось бескрайнее поле. От него Марушу отделял только подлесок, редкий, да искореженный, словно по нему проехалась дюжина бульдозеров. На бледное, безумно-синее небо наползали серые клочья облаков. Низко висел обгрызенный круг Луны. «Я и в самом деле летала слишком долго, — подумала Маруша. — Иначе Луна не успела бы подрасти столь заметно».
Ухал филин, то отдаляясь, то проявляясь близко-близко, будто прибежищем ему служил соседний куст. Стрекотали сороки в буйных, не по времени года взметнувшихся травах, покрытых искристой изморозью. Из-под земли доносилось несмолкаемое кукование невидимой солистки. Чуть не касаясь земли, летала алая птица без имени, роняла из клюва колоски, в каждую борозду по девять. Лопалась кожура, тянулись к небу жемчужные колосья, жнецов дожидаясь. Кто пробовал их зерна, обретал бессмертие. Да только следовал за алой птицей Черный Ветер, выдирал колосья с корнем и уносил в неведомую даль. Мир перевернулся, скинув птиц с небес. Мир опрокинулся, взметнув ввысь тех, кому положено упокоиться и превратиться в землю давным-давно. В эту ночь небо досталось вихрящимся мертвым стаям, то никнувшим к земле, то возносимым случайными потоками ветров к рваным облакам.
Маруша отважно перелетала с куста на куст, но предлесье готовилось вот-вот оборваться. Далее расстилалось чистое поле, на котором не укрылась бы даже мушка, даже жучок, даже муравей. Кто отважился бы перелететь через эту взъерошенную пустошь, над которой парили призрачные стаи? Кто угодно, только не Маруша.
Воспаряла к звездным искоркам алая жар-птица, на лету теряя перья и превращаясь в лохматую комету. Тихо журчал ручей, скользивший меж уродливых стволов. Скрюченными лапами вверх плыл по холодным волнам мертвый кукушкин муж, волей жены обреченный на вечное странствие. Высвистывал трели нахальный соловей, укрывшийся в овраге. Зимородок тихо щелкал клювом, то ли удивляясь, то ли склевывая очередную добычу. Истребителями парили у горизонта звенья птиц, опустившихся некогда на топкие берега Стимфальского озера. Их медные когти и клювы не ведали жалости. А бронзовые перья поражали страшнее стрел, ужаснее звездных осколков, пронзавших прошлую ночь.
Готовясь к длинному перелету, Маруша приземлилась в тень самого последнего куста. Рядом заманчиво блеснул панцирь крупного вкусного жука. Клюв птички звонко щелкнул и ударил, но чуть промахнулся. Почуяв неминучую смерть, жук заторопился и ловко упал в темную извилистую трещину. Марушин клюв отчаянно шарил в узкой щели, но нащупывал лишь пустоту.
12
— Ну где же он? — ворчала Маруша. — Куда мог деться?
— Приветик, милашка! — рядом грузно опустился старый неопрятный кондор. Ты ищешь вот это?
Его клюв бережно сжимал заветного жука.
— Да,
Клюв чуть сжался и жучинный панцирь жалобно треснул.
— Что вы делаете? — возмутилась Маруша. — Отдайте его мне!
— А что тут делает Птичка Верхнего Уровня?
Кондор вздохнул. Жук стремительно и безвозвратно скрылся во влажной пещере птичьего горла. Маруша расстроено чирикнула. Осмысленных слов пока не находилось.
— Решила махнуть через поле?
— А если и решила? — такому уроду Маруша не желала рассказывать про Заоблачную Страну.
— Зря, зря, — покачал головой кондор. — Знаешь ли ты, что поле бесконечно. Уж на что я силен, да умом не обижен, и то не рискну в своем полете коснуться хотя бы его краешка.
— Ты-то как здесь очутился? — неприветливо поинтересовалась Маруша. Ей хотелось, чтобы кондор ответил и отвалил.
— О-о-о, — протянул кондор, — это длинная история.
Похоже, неприятное соседство грозило затянуться.
— Тогда не надо, — попробовала отвертеться птичка.
— Все спешат, — печально вздохнул кондор, — все суетятся. Ладно. Лети себе. Тут ведь как, даже доброе слово никто не ценит. Тебя-то какими ветрами сюда занесло?
— Да вот, — Маруша ковырнула клювом в опустевшей щели. — Дай, думаю, прогуляюсь, поле бескрайнее перелечу.
— Секретничаем, — скривился кондор. — Понятно. А мне вот уже секретничать не надо. Да пускай всем будет известно, что уж я-то оказался в этом гиблом месте по явной несправедливости!
— И кто ж с тобой так несправедливо обошелся?
— Вот бы знать. Да толку-то, даже если прознаешь. Все равно ничего не изменить. Эх, Заоблачная Страна, ты все так же недостижима!
— И ты туда! — выпалила Маруша, чем выдала себя от хохолка до ног.
— И я, — кивнул кондор. — А чем я плох? Нет, вы скажите, чем я плох? Почему меня туда не пускают? Ведь заслужил же! Всей жизнью своей заслужил!
— Жизнью? — переспросила Маруша. — Но я не собираюсь умирать, чтобы оказаться в Заоблачной Стране!
— А как ты собираешься туда попасть? — поинтересовался кондор.
— Я чувствую, когда лечу верным путем, — поделилась Маруша.
— Она чувствует! — хмыкнул кондор. — Да ты думаешь, что двери Вирии распахнутся, если ты к ним подлетишь?
— А разве не так?!
— Вот! — кивнул кондор. — Спроси себя, почему все птицы до сих пор ведут прозябание, перемешанное с унижением перед зарвавшимися бескрылыми, а не вьют гнезда в Вирии?
— И почему же?
— Да потому что право добраться до Вирии надо заслужить!
— И ты заслужил?
— Знай же, милашка, что жизнь моя соткана из тысяч умных дел. Вот посмотри на меня. Нет, что это за косой брезгливый взглядец? Ты внимательно посмотри.
Посмотрела Маруша внимательно. Ну и что? Так себе кондор.
— Кто я, по-твоему?
«Старая развалина», — хотелось ответить Маруше, но она благоразумно промолчала.
— Я — хищник, — горделиво заметил кондор. — Заметь, рожденный, чтобы убивать и пожирать! Но нет, я знал, еще Великий Гоготун говаривал: «Не убий!» И я не убивал. На травки, знаешь ли, перешел. Тьфу ты, до сих пор в горле скребут, до того противные растения. А? Не пробовала? И не советую! Знаешь, как сдерживаться трудно. Бывало, над лугом летишь, свернешь над оврагом, а там коровенка заблудилась. Славная такая, молоденькая, но упитанная. Слюна аж из клюва капает. Но нет! Нельзя! Я знал, что дорога до Заоблачной Страны в добрых делах. Хватанешь поводок, да и тащишь к деревеньке ближайшей. А дуреха еще упирается, счастья своего не видит.