За гранью мира алая заря
Шрифт:
— Просто там очень холодно, — печально прошептал кот. — Даже для меня. Вот я и переношусь сюда, хотя на самом деле сижу там. Кто знает, может, и ты летишь в Далекую Страну, одновременно оставаясь в своем гнездышке.
— Теперь а-а гнездышке, — подхватил юркнувший мимо распорядитель. — Итак, па-а мнагачисленным просьбам публики на-аше бесспорное светило са-а сваими ра-азмышлениями на-а вышеа-азначенную тему. Ска-апа Луна-аликая и Звездопа-адобная.
Звезда звездой, но красавицей птица явно не была. Маруша предпочла навек остаться бы воробьем, только б не превратиться в этакую уродину. Голос птицы оказался надтреснутым печалью.
Что в гнездышке моем?ПоймешьСкопа закончила выступление и взглядом, наполненным тяжелой тревогой, оглядела толпу. Шепотки и чириканье мигом смолкли. Птица ухватила с пола весьма приличный кусок, и снова никто не заспорил.
— Па-аблагодарим… э… нашу зна-аменитую па-аэтессу, — смущенно высказался ведущий. — И если никто не хочет высказаться, перейдем к следующему пра-аизведению.
— Почему все молчат? — зашептала в кошачье ухо Маруша.
— Скажи, попробуй, — шепотом ответил кот. — Всем известно, что когти скопы под завязку начинены ядом. Чуть что, оцарапает или, еще хуже, вцепится. Убить не убьет, но жечь будет лет сто, не меньше.
— Ты как-то странно смотришь на эту птицу, — разъяренно распушила перья Маруша. — Она тебе нравится, да?!
— Нет! — рот кота недовольно скривился. — Мне никто не нравится.
— Даже я? — удивилась Маруша. — С каких это пор?
— С тех пор, как ты взлетела на очередной виток спирали. Не могу сказать, что это был хороший выбор.
— Ну вот, началось, — разворчалась Маруша. — Ты все время пытаешься отвертеться.
Зловещая тень закрыла препирающуюся парочку. Пятнистый Лунь, нависший над котом и недовольной птичкой, многозначительно вращал глазами. Маруша вдруг догадалась, что лучше немного помолчать.
Гвалт птиц становился привычным. Ветер потеплел и перестал оглушительно насвистывать, словно смирился, что здесь в него никто не верит.
20
— Подожди, — прошептала Маруша. — Я не пойму. Внешний облик птиц совсем не похож на строчки, которые они читают.
— Верно, — кивнул кот. — Ты когда-нибудь слышала о птицах-поэтах? Ведь нет? Если певцы из них преотличнейшие, то стихотворцы весьма… В общем, птицы заточены для стихов, как коты для затяжных заплывов. Даже безумцы не могут сочинить ни строчки, однако они слышат голоса поэтов, что умерли, но не досказали когда-то начатое.
— Тогда почему слава достается не поэтам, а птицам?
— Помнишь вороненка? Его выкинули за плагиат. Чтобы не оказаться на его месте, птицам приходится накладывать на услышанный размер свои собственные слова. Бывает, что в процессе размер искажается и появляется что-то свое. Но суть, заложенная мертвыми поэтами, теряется безвозвратно. Сохраняется разве что настрой.
— Котик, — хитро прищурилась Маруша. — Как насчет тоста в мою честь?
Призрачный кот поперхнулся и замолк. Не дождавшаяся теплых слов Маруша попробовала сжать лапой воображаемый бокал. Отчасти ей это удалось. Отчасти, так как то, что казалось бокалом, трепыхалось и недовольно попискивало.
За разговором, из которого все равно ничего не прояснилось, птичка не заметила, как на сцене опять кто-то появился. Существо это обладало человеческим лицом, двумя огромными бычьими рогами, ослиными ушами, пышной львиной гривой, женской грудью и крыльями
— Гарпия де Фагуа фон Хигле, — отрывисто объявил ведущий и, поймав злобный взгляд новоприбывшей, торопливо добавил. — Не путать с Гарпией Древнегреческой.
Первую строчку каждой части Гарпия читала каким-то неестественным, бесстрастным голосочком. Далее следовал яростный напор безудержных эмоций, а две последние строчки ложились тихим успокаивающим одеялом. И все повторялось.
День придет, а вместе с ним…Сухая колкая пыль,Обиды жаркая быль,И сто скворечников в ряд,Да из рогатки снаряд,А рядом иглы кустов,Обломки черных мостов,А в луже нефти развод,И на двери новый код.Недели строятся в взводИ так опять круглый год.А за днем настанет ночь…Запорошивши глаза,Слезы соленой роса,Да церкви старой погост,Полуобгрызенный хвост.По борозде понеслоОторванное крыло,Из-под опущенных векЗа нами зрит человек,А месяц пал в устье рекИ так опять целый век.А за ночью ходит смерть…Сверкнет луною коса,Зажмурятся небеса,Воткнется в глаз острый нож,Промолвят боги — Ну, что ж…Твой бастион снова взят,Вершится скорбный обряд.Лишенный права сказатьИ снова вставить глазаДонизу рви тормоза,Чтоб обернуться назад.Ведь сам себе ты пилот,Без остановки впередВедущий свой самолетСквозь бесконечный полет…— Что-то зна-акомый ра-азмерчик, — ухмыльнулся распорядитель. — После кого носим?
— Это перепевка! — запротестовала Гарпия.
— Принято, — кивнул распорядитель, не упуская из виду бьющий по полу скорпионий хвост.
— В этих стихах я не вижу никакого смысла, — пожаловалась Маруша призрачному коту.
— Голоса мертвых поэтов звучат, чтобы в их строчках ты отыскала себя. Ведь все осмысленное в нас — не более чем яичная скорлупа, скрепляющее нечто мятущееся и неопределенное. Разбей скорлупу, и оно растечется бесформенной противной слизью, — в голосе кота плескалась тревожная обида. — Но ты-то знаешь, что из слизи могла родиться птица. Неумелые руки грубо и не вовремя разбивают чужую скорлупу, а потом, брезгливо отворачиваясь от кляксы, не преминут заметить, что ничего другого и не ожидали увидеть.
— Эй, да ты не котик, а сорока на базаре. Трещишь без умолку. Я ведь спросила, что если хочется увидеть именно смысл?
— Для того чтобы его увидеть, просто взгляни на луну, на облака, на деревья, на стаю волков, бегущую по ночному лесу, на медведя, подбирающегося к дуплу, где спрятан мед, на белый след самолета, даже на того, кто стоит рядом и смотрит в ту же сторону, что и ты. Если и тогда не увидишь никакого смысла, значит, твои глаза еще не раскрылись, чтобы видеть.