За гранью снов
Шрифт:
Он пошел ради нее на то, на что не пошел бы даже ради себя. Ради спасения своей души из адского пламени, если бы верил, что он существует. А для нее... он сделал почти невозможное. Примирился с собой, подавил инстинкты хищника, контролировал слова и действия, постепенно осознавая, что действует уже большей частью бессознательно. Он переступил через принципы, которые когда устанавливали для него, и которым он стал слепо следовать.
А она!.. Она была всё так же холодна и неприступна.
Но
Спустя неделю после ее возвращения, он нашел ее в зимнем саду, где она поливала цветы, напевая под нос какую-то песенку. Оказывается, у нее красивый голос. И где-то он уже слышал эту мелодию... нет?
Он подошел к ней незаметно, остановился в дверях и несколько минут просто смотрел на ее расслабленную спину и слушал, как она поет.
Что-то в груди тревожно забилось. Неужели сердце... почувствовало что-то?..
– Кара, - позвал он ее, и увидел, что девушка не вздрогнула, как раньше. Будто знала, что он где-то рядом.
– Дуешься? – спросил он, глядя на нее непроницаемо.
Он всё еще злился на нее. За всё. За побег. За то, что вынудила его против воли волноваться. За то, что была равнодушна, беспечна. За то, что страстно отвечала на его страсть, оставаясь дерзкой и хладнокровно отстраненной. Будто в ней уживались два человека. Глаза благословляли на слепую безудержность, а голос оставался спокойным и твердым.
– Значит, дуешься, - выговорил он сквозь зубы, когда она не ответила, медленно подошел к ней со спины.
Она молчала, лишь цветы продолжила поливать, а его будто и нет в комнате!
– А знаешь ли ты, - отточенно заявил он, пронзая яростным взглядом ее спину, - что ты не имеешь права дуться?! Ты – рабыня, детка, не забыла?
– Где уж мне? – недовольным голосом пробормотала она, так к нему и не повернувшись.
– Мне дословно и… наглядно в прошлый раз объяснили, кто я в этом доме. Запомнила. Повторения не нужно, спасибо.
Штефан взбесился от такого показного равнодушия и резко схватил ее за плечи, повернув к себе лицом. Навис над ней каменной глыбой, но Кара ничуть не шелохнулась, уставившись на него почти безразлично. Только слегка подрагивающие уголки губ выдавали ее волнение. Глаза не просто горели, но пылали.
– Тогда какого хрена ты себе позволяешь? – выдохнул он ей в лицо, начиная заводиться от ее холодности.
Казалось, какая ему разница, как она на него смотрит, каким тоном с ним разговаривает... Рабыня она, и только! А нет, волновало. Еще как волновало. И это бесило больше, чем ее безразличный голос и уставший (от него?!) взгляд.
– Ничего не позволяю, - коротко ответила девушка, продолжая пытливо на него смотреть. – Что-то не так?
– Да! – рыкнул
– Не так! Ты, кажется, забыла, что еще не ответила мне за свой побег. За свою, - с угрозой выговорил он, - попытку побега. Знаешь, что я делаю с теми, кто пытается бежать?
– Отправляешь в колонию?
– совершенно спокойно спросила она. Совсем не боится?! И без паузы: - Так давай же, отправляй, если хочешь!
– прямой, вызывающий взгляд глаза в глаза. Схлестнулись, столкнулись две волны ярости и гнева, обиды и раздражения, в неравной борьбе хозяина и его рабыни.
– А, если не отправишь, я всё равно убегу, ясно?
Он рассвирепел окончательно. Да как она смеет?! Эта... девка, рабыня... эта... зараза!?
И, не помня себя от ярости и бешенства, овладевшего им, сжал ее в своих руках так сильно, что Кара поморщилась и даже вскрикнула, пронзил ее своим безумием и стремительно прижался к ее губам. Это был поцелуй-наказание, поцелуй-покорение, поцелуй-порабощение. Настоящее, полное, грубое. Настоящее покорение, которое не принесло результатов.
– Доволен? – сквозь зубы выдохнула она, когда Штефан отстранился. – Удовлетворен? Только это тебе и нужно было? Или желаешь задрать на мне юбку и тр***ь по быстрому?! – ее слова сочились ядом. – И что тебе это даст? Власть, победу, порабощение... что?!
Она замолчала, а он продолжал смотреть на нее и метать стрелы. Тяжело дыша и едва себя сдерживая, чтобы не накинуться на нее – с кулаками или с новыми грубыми поцелуями, он еще не понял.
– А я всё равно убегу, - выдохнула она с вызовом, холодно и безапелляционно.
– А вот об этом и не мечтай, детка, - рыкнул он, сверкнув глазами, и, подхватив ее на руки, прошипел: - И ты права, я желаю задрать на тебе юбку и тр***ь по быстрому, - и вынес сопротивляющуюся девушку из зимнего сада, направляясь в сторону спальни.
– Как думаешь, за полчаса уложимся, у меня встреча в три!?
– Отпусти меня! – шипела она, стреляя в него ядом, но Штефан был глух к ее крикам.
– Побереги силы, детка, - толкнул он дверь ногой и так же, ногой, захлопнул ее. – Они тебе понадобятся.
– Зачем тебе это нужно? – спросила она коротко и тихо, уже не вырываясь, осознав, что бесполезно.
– Я хочу тебя, - так же коротко и тихо ответил Князь. – И ты будешь моей.
То, что он сделал с ней потом, не походило ни на что, что делал он когда-либо, и что чувствовала при этом она. Не было грубости, не было силы и подчинения, не было порабощения и доказательства своего лидерства. Просто были двое – мужчина и женщина, которые боролись страстью в борьбе с соперником и с самими собой.