За гранью снов

Владимирова Екатерина Владимировна

Но в тот день всё играло против него и нее.

Он не ожидал от себя подобного взрыва эмоций. Не ожидал, что набросится на нее, как остервенелый, как замученный зверь, жаждущий отомстить обидчикам в свой смертный час. Он вел себя, как хищник, у которого кто-то возжелал отнять добычу. Как тиран, как деспот. Как обезумевший от ярости и... неужели ревности? герой-любовник. Но Князья не злятся из-за этого! Князья не ревнуют своих рабынь! А он... ему давно уже было не плевать на Кару. И бесился он именно по этой причине. А подтверждение этих мыслей не придавало успокоения, а лишь раздражало сильнее, отчаяннее надавливая на гордость и стойкость. В тот день он сорвался. Не сдержался, слетел с катушек, взбесился настолько, что не мог контролировать себя и

свои хищнические инстинкты, которые вопили, чтобы он защитил своё. И он защитил, он утвердил право на Кару единственным способом, который был ему известен, как эффективный. Единственный способ, который она бы услышала. Да, поступил жестоко, - но кто будет винить господина, что он «надругался» над своей рабыней? Это происходит сплошь и рядом во Второй параллели, намного чаще, чем это в последнее время стал делать Штефан. Да, он поступил необдуманно, - но кто в силах удержать эмоции под контролем, когда каждое сказанное кем-то слово, будто точит нож о незажившие раны. Раскаивался ли он в том, что совершил? Нет, не раскаивался. И не мог раскаяться. Князья не имеют такой привилегии. Он осознавал и принимал тот факт, что поступил по отношению к Каре бесчувственно и хладнокровно, причинив ей боль, и вызвав, по всей видимости, негодование и отвращение, но винить себя, равно как и оправдывать, не стал.

И только в час, когда узнал, что она исчезла, ускользнула из-под его носа, убежала, он осознал всю глубину ее боли и негодования. Он не верил, что мысль о побеге была запланирована заранее, а сейчас лишь приведена в исполнение. Побег был совершен спонтанно. И часть причины его лежала на Князе Кэйвано, как бы он не старался закрыть глаза на этот факт. Кара не собиралась просто так забывать произошедшее, как и прощать его за подобное к себе отношение не собиралась... Словно бы он просил прощения! Но сомневаться не стоило, причиной ее побега стал именно тот инцидент, его поведение, его срыв и взрыв, который она не поняла, не приняла, не простила. Она была обижена, и ее понять можно было, она тоже имела на это право... кое в чем. Но когда он ее вернет, - а в том, что он это сделает, Штефан не сомневался, - он доходчиво объяснит ей, на что можно обижаться, на что не следует.

Но всё пошло вразрез с его планами о скором возвращении беглянки на место еще с момента, когда он узнал, что Кара сбежала. Проверяя записи камер наблюдения, Штефан с изумлением взирал на пустые пленки. Кто-то почистил их раньше, чем он до них добрался! И это было бунтом на корабле. Кто-то в замке был ее сообщником, кто-то помог ей скрыться, открыв ворота и уничтожив пленки. Штефан догадывался, что самой совершить побег ей не удалось бы, и это было равносильно новому восстанию.

Как назло, словно подтверждая его и так не радужные мысли, вчера ему позвонила София, надавливая на нервы своим откровенно сладким голоском, и интересуясь, как он.

А как он, черт возьми, может быть, если его рабыня сбежала?!

– Чего ты хотела, София? – голос его почти груб.

– А что, я уже не могу позвонить... ммм... старому другу просто так? – сладко пропела она, а Штефан заскрежетал зубами. Как же хотелось послать ее далеко и надолго!

– Можешь, - коротко откликнулся он, - только вот у меня сейчас совершенно нет времени разговаривать.

– Я слышала, у тебя в замке… кое-что случилось?
– не смогла скрыть удовольствия она.

– Что, уже и в Багровом мысе завелись твои «шестерки»?
– устало проронил Штефан, обещав себе разобраться и с этим тоже. Но позже.

София рассмеялась.

– Везде есть уши, мой милый. Мои нашептали мне о том, что твоя… девица сбежала?

– Не долго ей радоваться свободе, - клятвенно заверил он ее, проклиная Софию за ее любопытство.

– Вот как, - хмыкнула девушка.
– А что потом? Когда ты вернешь ее назад? Ты же понимаешь, что она нарушила правила.

–

Я всё прекрасно знаю, София, - сдержанно ответил Штефан, начиная заводиться.
– Не нужно промывать мне мозги.

– Так я же для тебя стараюсь, глупый, - усмехнулась та.
– Надеюсь, теперь ты видишь, что за девку пустил под свое крылышко? Она тебя предаст, и глазом не моргнет! Из-за таких, как она, поднимаются восстания, Штефан. И кто сказал, что она не сделает того же? Убежать из Багрового мыса, у тебя из-под носа, ей уже удалось!

Штефан молчал, слушая ее тираду. Слушал и понимал, что в ее словах было очень много смысла. Даже более того, София опять была права. Но на этот раз подвергаться провокации с ее стороны он не стал. Кара, когда он ее найдет, сама выскажет свою версию побега, - ее желание обрести свободу от него не в счет, - а потом он будет делать выводы.

Черт побери! Он опять идет на уступки рабыне! Но ничего не мог с собой поделать.

Противоречивые мысли терзали его, подобно сотне надоедливых насекомых, вонзаясь в мозг острыми иголками, когда он, прочесывая округу, искал ее след. Он хотел ругаться, он бесился, он обещал себе и ей, что спустит с девчонки три шкуры, прежде чем выслушает, что она скажет ему в свое оправдание. Потом успокаивался, тяжело дышал и предубеждал себя от поспешных выводов и возможных ошибок. Потом, вспоминая разговор с Софией, уверения леди Бодлер в том, что Кара сделала из него подчиненного в исполнении своих прихотей, вновь бесился, выходя из себя. И в мыслях уже полосовал ее тело кнутом, не слушая оправданий.

А потом... когда Ищейка указал на обочину дороги... когда увидел ее тело, побитое и покалеченное... ее, лежащую без сознания, почти полностью обнаженную, все мысли о наказании ушли на второй план.

Глаза налились кровью, зубы заскрежетали, из носа от тяжело и частого дыхания только что дым не пошел. Он приказал Максимусу тормозить и едва ли не на ходу выскочил из машины. Ищейка - за ним.

Все доводы о нарушенных ею запретах, правил и уставов, своеволии и наглости, о непозволительности ее преступного поступка отошли в сторону, открывая перед ним лишь перспективы сладкой и болезненной кары тем, кто так поступил с ней.

Максимус думал о том же, а потому мысли хозяина распознал с легкостью.

– Думаете, они ее?..

– Пусть только попробовали!
– со звериным рыком перебил он его. И на ходу крикнул: - Найди ублюдков!

Максимус кивнул, наблюдая за тем, как Князь Кэйвано стремительно подбегает к телу лежащей на дороге девушки и опускается возле нее на колени.

– Идиотка! – орал он. – Идиотка, б**ь! – приподнял ее за голову. – Глаза открой, - проговорил он тише. – Открой глаза, я сказал! – она не повиновалась. Была без сознания. Он ударил ее по щекам, один раз, другой, когда девушка не отреагировала на его шлепки, потряс ее за плечи. – Ну, давай же! Давай, детка, ну же! Ты можешь, - говорил он нервно и немного сбивчиво.
– Ты же такая упрямая, мать твою, почему сейчас молчишь!?

Он никогда не забудет той беспомощности, которую испытал, когда она не пошевелилась, вообще никак не отреагировала на его слова или действия. Никогда не признается даже себе, что чувствовал себя в тот момент беззащитным и безвольным. Впервые за долгие-долгие годы Князь Кэйвано чувствовал, что ничего не может сделать, чтобы хоть как-то исправить ситуацию. Есть что-то, чего не в силах исправить даже он.

Он ударил ее по щекам еще раз, потом встряхнул, сильно сжал пальцами плечи, оставляя следы. И тогда она дернулась. Штефан замер. Встряхнул Кару еще раз, словно призывая отозваться на его зов до конца, и она подчинилась ему. Зеленые глаза, поблекшие, замутненные, приоткрылись. Не совсем понимая, где находится, и что с ней произошло, не способная отвечать или вообще разговаривать. Но отлично осознавая, кто перед ней склонился. Штефан был уверен, что она узнала его.