За гранью снов
Шрифт:
– Что. Случилось. Максимус? – выделяя каждое слово, выговорил Штефан сквозь зубы, подходя к слуге, почти нависая над ним, хотя роста они были почти одинакового.
– Кара, господин, - тихо, но твердо произнес Максимус, а Штефану уже сносит крышу.
– Что с ней?!
– вскричал Князь, подскочив к Ищейке и не обращая внимания на то, с каким изумлением смотрит на него Димитрий, раскинувшийся в кресле.
– Она... убежала.
Кажется, Штефан не понял его с первого раза. Или не осознал до конца смысла слов.
–
– Я не уследил... – проговорил Ищейка, стиснув зубы.
– Я понимаю, что виноват, и что...
– Как это произошло?! – зарычал Кэйвано. – Когда вы узнали?!
– После обеда. Ее никто не видел после часа дня, - сказал Максимус.
– Она убиралась в комнатах, а потом по указанию Лейлы работала в саду, и…
– Найти немедленно!
– вскричал Штефан.
– Вернуть в замок живой! Головой отвечаешь за нее, - прошипел Кэйвано, угрожая немедленной расплатой за неповиновение.
– Ты меня понял?
– Максимус кивнул.
– Тогда выполняй!
Ищейка задержался всего на секунду, будто желая сказать что-то еще, но потом, так и не произнеся ни слова, кивнул и стремительно покинул библиотеку.
А в мозгу Штефана до сих пор вертелось одно: убежала, Кара убежала. Отважилась на побег. И убежала. Как она посмела? Как она смогла?! И время удачно выбрала, пока его в замке не было. Но камеры должны были засечь, как она передвигалась и куда. И кто ей помогал. А в том, что она не обошлась без чьей-то помощи, Штефан не сомневался.
Блеск серо-голубых глаз был ужасен, он предвещал бурю. На мгновение Штефан забыл, что находится в комнате не один. А опомнился, лишь когда друг неуверенно кашлянул, привлекая к себе внимание.
– Извини, - холодно проронил Штефан, поджав губы.
– Проблемы.
– Рабыня? – приподнял брови Димитрий.
– Своевольная упрямая девчонка! – зло чертыхнулся Кэйвано себе под нос. – Рабыня, черт ее побери!
– Так хороша, что ты не желаешь ее... хм... отпустить? – сощурился друг.
– Никто и никогда не уходил от Кэйвано, - сквозь зубы прошипел Штефан, налил себе виски и отхлебнул из стакана, даже не поморщившись от его горечи. – Не будет этого и теперь.
– И это, - наклонившись к нему, проговорил Димитрий, - единственная причина?
Штефан посмотрел на него со смешанными чувствами недопонимания и раздражения. Что это, б***, означает?!
– Признай, что для тебя на самом деле значит эта женщина, - сказал Мартэ, отстраняясь. – И не допусти, чтобы она превратилась в кого-то большего, чем просто раба, - прямой, немигающий взгляд глаза в глаза. Твердый и решительный. Вызов. Совет. – Ты знаешь, к чему это может привести, не хуже меня.
Штефан промолчал, сильнее стиснув зубы. Стекло стакана задрожало под напором его пальцев.
– Значит, вот что случилось, - проговорил Димитрий, внимательно разглядывая лицо своего собеседника.
– Случилась она. Так?
Димитрий вдруг вспомнил о девушке, которую встретил в саду. Он почти не сомневался, что это она. И появилась она в замке осенью. Не красавица ведь, а вот что из-за нее произошло. Хотя... было в ней что-то, подумал Димитрий Мартэ. Воля, сила, стать,
Штефан промолчал. А потом, резко, словно выплюнул:
– Она не случилась, - отпихнул от себя стакан и упрямо прорычал: - Ничего не случилось. Всё, как прежде!
– Если что-то пойдет не так, - Димитрий тронул его за плечо, - ты должен быть готов к последствиям, - Штефан стиснул зубы так сильно, что на скулах заходили желваки, а Мартэ добавил: - Ты готов к этому?
Штефан промолчал. Сказать было нечего.
Ситуация выходила из-под контроля.
________________
22 глава
Сила и слабость
Вечером пошел дождь. Сильный, хлесткий, но довольно-таки теплый, по-настоящему весенний, даже уже летний. Я всегда любила именно такие дожди, пропитанные теплой негой наступающего лета. Я помню, в детском доме все смеялись, когда я, едва завидев первые признаки дождя, выходила на улицу и, глядя в грозовое небо, начинала танцевать под аккомпанемент дождевых капель, отбивающих мелодичный ритм на асфальте. Когда жила в Праге, всегда выходила на балкон своей квартирки в одном из не самых лучших районов города, но заработанной своими силами, и смотрела на то, как косые струи начинавшейся бури обхватывают меня в тиски. Теплые, влажные, сладкие тиски свежего безумства. Я не танцевала, нет. Выросла, наверное, а может, устала казаться безумной и не такой, как все. Но душа моя всегда смеялась и танцевала, в то время как тело противилось телесным инстинктам.
– Смотри, - невольный звонкий смех срывается с женских губ, - она радуется дождю.
– Совсем, как ты, - улыбается стоящий рядом мужчина.
– Она может простудиться, - беспокоится женщина, тревожно глядя на девочку.
– Нет, - обнимает ее и заглядывает в тревоженные зеленые глаза. – Она очень сильная.
А черноволосая малышка, не обращая внимания на застывших в нескольких шагах от нее, под крышей беседки, мужчину и женщину, продолжает кружиться вокруг себя, приподнимая подол платьица, босиком, по траве. Танцует и улыбается. Немногословная, беззаботная и невероятно счастливая.
Сейчас не хотелось танцевать. И для улыбок повода не было. Зато был десяток поводов глотать слезы от боли и заламывать руки в бесплотной попытке успокоиться и уговорить себя бежать дальше. И я бежала.
Единственной мыслью, которая била в мой воспаленный мозг, была мысль о побеге. И, наверное, если бы не урчание в желудке, как напоминание о том, что я давно ничего не ела, я бы чувствовала себя больше, чем хорошо. Конечно, тело болело нещадно, хотя боль и притупилась, стала менее ощутимой. Или я просто не обращала на нее внимания? Но я продолжала с не рабским остервенением рваться вперед. К свободе. Я была уверена, что там, где брезжит свет надежды, меня ждет новое будущее. Где я не буду рабой.