За гранью

Крефельд Микаэль Катц

Славрос смерил ее взглядом:

– Ты расскажешь мне, если что-то случится? Если тут будет происходить что-то неположенное?

– Конечно, Славрос. Можешь на меня положиться.

– Спасибо. Я это ценю. Вчера ты удачно провела вечер. Хорошо заработала. Продолжай в том же духе.

Когда Славрос ушел, Маша открыла дверь кабинки. Табита стояла внутри, кусая руку, чтобы не расплакаться в голос. Слезы ручьем лились у нее по щекам.

– Постарайся думать головой, Табита. Иначе ты тут не выживешь.

– О’кей! – сквозь рыдания ответила Табита.

«„Мало сказать «о’кей», Табита. Ты должна хорошо думать головой, делать, что тебе говорят, постараться пережить все эти пакости без лишних потерь. Понимаешь, Табита?“ Табита только заливалась слезами. Дрожала всем телом. Я дала ей таблетку валиума – последнюю оставшуюся у меня. Помогла ей, как это

сделала бы Туснельда из „Дочери драконьей ведьмы“, выручавшая своих подруг-изгоев. Я понимала, что одна таблетка не снимет боли. Я поступила так главным образом из сострадания. Меня мучила совесть. Не знаю почему. Иза – психопатка, чертова психопатка! И другие, ее пособницы, тоже ненамного лучше. Это еще далеко не конец. Чем меньше быков приходит в клуб, тем больше зависти и злости. Черт побери! Скоро Рождество. Я желаю себе на Рождество быков. Побольше быков. Я мечтаю выбраться отсюда, пока мы друг друга не поубивали.

Здесь – никому – нет – пощады».

17

Кристиансхавн, 2013 год

Через несколько дней после ссоры с Йонсоном Томас, проходя мимо «Антиквариата Виктории» на углу Дроннингенсгаде и Миккель-Вибе-гаде, остановился на минутку перед витриной у книжного развала, где были выложены детективы, и затем вошел в лавку. В магазинчике его охватило ощущение уюта. Маленькое помещение было все заставлено книжными стеллажами, которые громоздились от пола до потолка, а на них сплошными рядами стояли старые книги. Из портативного граммофона на прилавке лились звуки «Summertime» [21] в исполнении Чарли Паркера. Все здесь было пропитано запахами кофе, книжной пыли и куревом Виктории – самокрутками «Петтеро». Протиснувшись между стеллажами с путеводителями, Томас пробрался к стене, вдоль которой тянулись низенькие ящики со старыми CD-дисками. Перебирая выставленные в ряд диски, он остановился на одном, пробормотав: «Бинго!» Это был «Эссеншл» Холла и Оутса, там были собраны все их хиты за последние тридцать лет. Взяв диск, он направился к прилавку, за которым Виктория рассчитывалась с покупателями.

21

«Летний день» (англ.) – ария из оперы Джорджа Гершвина «Порги и Бесс».

– Привет, Ворон! – сказала она, не вынимая болтающейся в углу рта сигареты. Дешевые, оплаченные из больничной кассы очки Виктории еле держались на кончике носа. Кроме Виктории, Томас никогда не встречал женщины, которая бы изо дня в день ходила в клетчатом твидовом костюме и башмаках со шнурками, словно персонаж, сошедший со страниц диккенсовского романа.

– Сколько ты возьмешь за это? – спросил Томас, показывая выбранный диск.

Виктория прищурилась:

– Семьдесят.

– Семьдесят? – переспросил ошарашенный Томас. – Он же не новый. Ты не забыла?

– Это альбом на двух дисках.

– Мне нужен из них только один. Вообще-то, только одна запись. Я согласен на тридцать.

Виктория терпеливо посмотрела на него сквозь очки и оттянула широкие подтяжки:

– Я не торгую половинками книг и половинками дисков.

– Но такие цены – это же для туристов!

– Ну так и оставь его туристам, – ответила Виктория и протянула руку, чтобы забрать диск.

Томас торопливо убрал руку с диском подальше и сунул добычу в карман:

– За мной будет долг.

– Я не даю…

– …кредита. Я это знаю, – сказал Томас и быстро ретировался к двери.

– В следующий раз принесешь плюшки с корицей, целый пакет, и чтобы они были из кондитерской, а не какая-нибудь черствятина.

– Обещаю, – согласился Томас и помахал рукой уже с тротуара.

Время близилось к полуночи, Томас сидел на корме яхты, в одной руке он держал пустую коробку от диска, в другой – полстакана джина. С тоником и музыкой вышел облом. О первом он забыл позаботиться, второе было невозможно из-за неисправной проводки, которую он так и не сумел наладить. Попытка починить ее кончилась коротким замыканием в общем распределительном щите на набережной; первые жалобщики, недовольные отсутствием электричества, его уже навестили. Завтра Пребен устроит тарарам, но сегодня это меньше всего волновало Томаса. Если музыкальный центр не заработает, то придется снова идти в «Морскую выдру», а с Йонсоном они еще не успели помириться. Томас пригубил стакан. Что ему за дело до уборщицы и ее пропавшей дочери? Он знать не знает, кто там убирается у Йонсона. Томас даже замотал

головой, вспомнив, как Йонсон пытался его пристыдить. За шесть лет, проведенных в полицейском участке Центрального района Копенгагена, он столько навидался человеческих трагедий, что из-за какой-то пропавшей девчонки не собирался вставать на уши. Тут включилось электричество, и яхта осветилась. В каюте заработал музыкальный центр, и через открытую дверь на палубу полились звуки музыки. Томас откинулся в кресле и попытался посмотреть, что там делается у распределителя, но будка находилась на набережной метрах в двадцати от того места, где была пришвартована его яхта, и он никого там не разглядел. На всякий случай он все же поднял стакан с джином, посылая привет в темноту. Он отпил глоток, алкоголь ударил в лобные доли, и Томас почувствовал, что постепенно пьянеет. Эпизод с Йонсоном никак не шел у него из головы. Надо было дать ему в морду за то, что помянул Еву. Но Йонсон сказал правду. Ева была особенная. Всегда ставила других на первое место, а о себе думала в последнюю очередь. Среди адвокатов во всей стране не нашлось бы другого такого беззаветного защитника. Сколько раз он видел, как она целыми ночами не спала, готовясь к решающему заседанию суда. Временами он даже ревновал ее к работе, но больше гордился Евой. Хотя ни разу ей этого не сказал. Обыкновенно он шутил, что не успевает поймать бандита, как она уже добивается его освобождения. «Вот потому-то мы с тобой отличная команда!» – отвечала она. Он не просто любил ее, он был в нее влюблен все девять лет, что они прожили вместе. Их любовь стала в его жизни самым главным, и то, что было до Евы, он помнил смутно. Зато Томас очень отчетливо помнил первые слова, которыми они обменялись, и невольно улыбнулся при этом воспоминании.

– Как зовут собаку? – спросила она.

– Мёффе, – ответил он.

– Эта кличка больше подходит для поросенка.

– Может быть, потому он так себя и ведет?

Она улыбнулась ему сверху, с причала, и он впервые увидел ямочки у нее на щеках. Томас помнил ее голубое платье с развевающимся подолом. Он предложил ей спуститься на борт, но она не соглашалась. Наконец ему все же удалось ее уговорить, и они просидели на палубе до глубокой ночи, попивая вино. Затем она ушла, не оставив ему ни номера телефона, ни адреса. Он даже не знал ее фамилии. После этого он несколько дней тщетно ее разыскивал, расспросил весь район. Эдуардо, Виктория и особенно Йонсон дразнили его, намекая, что он никуда не годится ни как соблазнитель, ни как сыщик. Наконец ему пришлось прекратить поиски, и он потерял уже всякую надежду ее отыскать, как вдруг однажды вечером она снова появилась на пристани. Тут он прежде всего спросил у нее номер телефона, и она его дала. Затем она спустилась на борт, они пили белое вино и целовались до рассвета. Он мысленно вызвал в памяти ее смех, и на этот раз он прозвучал у него за спиной.

Томас медленно обернулся, не вставая с кресла. Она была в том же голубом платье, что и в первую встречу, но лицо стало немного старше, а волосы, распущенные в тот раз до плеч, сейчас были собраны на затылке старинной серебряной заколкой, которую он разыскал для нее у старьевщика со Страндгаде. Томас встал и внимательно на нее посмотрел. Она ласково улыбнулась ему. «Я знаю, что все это алкогольные пары, я поздно засиделся и ты можешь исчезнуть так же внезапно, как появилась, но все-таки до чего же это замечательно, что ты здесь!» Он сам не знал, произнес ли это вслух или только подумал, но она в ответ улыбнулась, словно услышав. Он замер, не доходя до нее, боясь, что видение скроется, если он протянет руку.

– Ты не представляешь, как же я скучал по тебе, – сказал он.

– Я это чувствую, – ответила она ласково. – Ты плохо выглядишь. Ты здоров?

– Я пропадаю. Я до черта стосковался по тебе. Есть столько всего, в чем я раскаиваюсь, столько всего, чего я не сделал.

– Тебе не в чем раскаиваться.

– Как же не в чем! Мне надо было жить для тебя, не вешать на тебя всякие глупости.

– Ты был замечательный. Лучшего мужа нельзя себе представить.

– Не был я таким. Я так и не предложил тебе руку, хотя прекрасно знал, как важно это для тебя.

– Это не имеет значения. – Она пожала плечами. – Не думай об этом.

– Как не думать! Я вел себя как страшный эгоист.

– Чепуха. У тебя просто голова не включалась с одного оборота.

Она улыбнулась, и он улыбнулся в ответ.

– Что правда, то правда, – согласился он. – Господи, как много мы не успели сделать!

– А как много все-таки успели! – Она посмотрела на него с озабоченным выражением. – Ты не заслуживаешь того, что творишь над собой.

На миг он отвел глаза, но тут же снова обратил взгляд на нее, испугавшись, как бы вдруг она не исчезла.