За гранью
Шрифт:
– Понадобилось сбегать в одно место, вот и задержался, – сказал он, тяжело переводя дыхание. Лицо у него все еще было красное. Спустившись в подвал, он улыбнулся Бертилю.
– Ладно хоть не застрял там вообще, – сухо заметил Бертиль.
– За меня можешь не беспокоиться, – ответил Юхан и похлопал его по плечу.
Тут его взгляд упал на мокнущую в ванне шкуру с лосиной морды, она лежала там скомканная, как старый халат.
– Фу, черт! Ну и противное же это зрелище!
– Займись-ка лучше глазами. Какое выражение придать твоему трофею? – Бертиль протянул
Юхан мельком взглянул:
– Что я в этом понимаю? Ты уж сам выбери, что лучше.
– Я бы предложил вот эти, – сказал Бертиль, показывая на одну пару.
– Да-да, – согласился Юхан. – Надеюсь, что когда чучело будет готово, вид у него станет приятнее, чем сейчас, – добавил он, кивая на освежеванную голову.
– Тебе будет чем похвастаться, – сказал Бертиль. – Увидишь, наша работа того стоит.
Эрик остановился в отдалении и молча наблюдал со стороны, как беседуют Юхан и отец. Наверху, в кухне, послышались знакомые шаги матери. Эрик плохо понимал, что произошло несколько минут назад на его глазах, но чувствовал, что отныне все изменится и жизнь уже не будет прежней. Рано или поздно все рухнет. Подвал перестал быть надежным укрытием, и Эрику больше всего хотелось куда-нибудь убежать. Но он не знал куда.
20
Дверь «Морской выдры» распахнулась, и Томас вошел в помещение. На улице было необыкновенно холодно, и Томас растирал себе руки и плечи, чтобы согреться. Йонсон поднял глаза от утренней газеты, которую как раз читал, сидя за стойкой бара.
– Рановато даже для тебя. Я открываюсь только через час. – Он протянул руку за чашкой и сделал глоток кофе. Затем отставил чашку и взял дымившуюся в пепельнице сигарету «Сесиль» без фильтра. – Кстати, ты по-прежнему должен за вчерашнее.
Томас подошел к стойке и сел на высокий стул напротив Йонсона.
– Я пришел не пить, – сказал он, вынув из кармана бумажку в пятьдесят крон. Обыскав все закоулки на «Бьянке», он увеличил свой капитал до шестисот пятидесяти крон. – На этом мы, кажется, будем в расчете.
Йонсон взял пятьдесят крон и засунул в карман своей клетчатой рубашки:
– И все равно мы открываемся только через час.
Томас пожал плечами:
– Так что там было насчет дочки твоей уборщицы?
Йонсон перевел на него взгляд:
– С чего это ты вдруг заинтересовался?
– Ты же как будто сам хотел, чтобы я помог?
Йонсон аккуратно отрезал над пепельницей кончик сигареты.
– Да, это так.
– Так о чем там речь?
– Как я уже говорил, дочка Нади пропала, с тех пор прошло два года.
– Я помню, это ты уже рассказывал, но что ты хочешь от меня?
– Узнать, что известно об этом в полиции.
– Какой в этом толк? Если только ее не объявляли в розыск, то узнавать особенно нечего, разве что…
– Что – разве что?
– Разве что она умерла или значится как потерпевшая. На каких правах она тут находилась? Может быть, жила нелегально?
Йонсон помотал головой:
– Не думаю. Но я мало что знаю о ее обстоятельствах.
– Ладно. Где можно ее найти?
– Полагаю, дома.
– А где ее дом?
– Да неподалеку отсюда, в нескольких кварталах.
Томас встал со стула:
– Ну так давай сходим.
Йонсона такой ответ, по-видимому, застал врасплох. Он вытаращил глаза:
– Я не могу уйти из бара. Мне скоро открывать.
– Ты открываешься через час. Мы успеем вернуться раньше.
– Но она же нас не ждет.
– Созвонись по пути.
Йонсон сложил газету и взял ключи. Затем допил свой кофе.
– Какой-то ты сегодня странный, Ворон. Болен ты, что ли, или просто трезвый?
Квартира Нади находилась в подвале старого многоэтажного дома на Бурмейстергаде. Сырость там стояла такая же, как на яхте у Томаса, а потолки были еще ниже. Зато в маленькой комнатке с белыми пластиковыми стульями вокруг обеденного стола царил идеальный порядок. Надя предложила гостям кофе и выставила на стол домашнее печенье. Хозяйка оказалась маленькой худенькой седой женщиной, под глазами у нее чернели большие мешки. Разлив по чашкам кофе, она тоже присела с краю, с недоумением посматривая на Томаса, словно не могла поверить, что этот истощенный мужчина с волосами до плеч и растрепанной бородой может быть полицейским.
– Так как зовут вашу дочь? – спросил Томас, ставя на крошечный стол чашку.
– Маша.
– А сколько ей лет?
– Будет двадцать три в следующем месяце, четырнадцатого числа. – Женщина говорила с сильным акцентом, и Томасу приходилось сосредоточенно слушать, чтобы понять ее речь.
– И когда вы видели ее в последний раз?
– Два с половиной года назад.
На глазах женщины выступили слезы.
– И вы даже приблизительно не догадываетесь, куда она могла деться?
– Нет. Я искала ее повсюду. Она пропала. – Надя беспомощно развела руками.
– Вы, наверное, пытались ей позвонить?
– Ее телефон не отвечает. Этот номер больше не существует.
– Она жила здесь?
– Поначалу да, когда мы сюда перебрались. А потом она переехала. Сперва к подружке, потом к другу, к мужчине. – Тут Надя поморщилась. – Мне он не понравился.
– А где он живет?
– Не знаю. Я вообще видела его только два раза, когда Маша заезжала за какими-то вещами.
– Как его зовут?
– Иван, Игорь? Я точно не знаю.
– Как он выглядит?
– Противный такой. Он русский. Все время был в темных велосипедных очках и ездил на большом автомобиле с деревцем.
– С деревцем?
– Ну, такое, которое вешают спереди на стекло, для запаха.
– «Вундербаум», – подсказал Йонсон.
– Это был «Вундербаум»? – спросил он на всякий случай у Нади.
Та кивнула, опустив глаза:
– Год назад я как-то случайно встретила его на улице. Спросила, не знает ли он, где Маша. Он на меня даже не посмотрел. Я побежала за ним и все спрашивала и спрашивала, и тогда он сказал, что не знает никакой Маши, назвал меня сумасшедшей – «помешанная».