За Хартию
Шрифт:
Появлялись и исчезали новые люди, прибывали пакеты, свертки. Фрост снова вернулся в Ньюпорт, в свой мануфактурный магазин. Однажды их разбудил среди ночи топот копыт. Выглянув в окно, ребята увидели, что двор полон людьми; некоторые держали фонари, другие разгружали с телег какие-то длинные ящики, похожие на гробы, и уносили их в амбар.
Каждый день мужчины о чем-то совещались; мальчиков на эти сборища не пускали, но по разговорам за обеденным столом они ясно представляли себе, как идут дела.
Два члена палаты общин, Эттвуд и Хьюм, сочувствовали чартистам; они выступили с предложением принять
Весь этот день и весь следующий "Вольную ферму" лихорадило: каков результат дебатов? Однако новости шли медленно, и только через день утром на дороге раздался цокот копыт - посыльный скакал к ферме во весь опор.
Все выбежали к нему навстречу, Таппер - впереди всех. Он выхватил пакет из рук верхового, едва тот соскочил на землю. Вскрыл конверт дрожащими пальцами, и лицо его побледнело.
– Ну что, - закричали вокруг, - петиция принята?
– Предложение прошло?
Все смотрели на маленького аптекаря. А он грустно покачал головой.
– Сорок шесть членов палаты проголосовали за петицию.- Он помолчал и потом закончил: - И двести тридцать пять - против.
– Что же теперь будет?
– воскликнул Оуэн.
– Революция! Хозяева бросили нам вызов. И мы должны его принять.
Глава одиннадцатая
Всеобщая забастовка
События развертывались все стремительнее; "Вольная ферма" жила тревожной жизнью. Пятнадцатого июля, через три дня после того, как парламент отверг петицию, рабочие Бирмингема вновь вышли на улицы. В течение нескольких часов они держали город в своих руках. Но затем прибыли лондонские полицейские, еще больше, чем прежде. К тому же их поддерживали значительные силы пехоты и кавалерии. Сражение длилось много часов. На улицах не осталось ни одного целого фонаря, железную ограду вокруг памятника Нельсону разобрали - железные прутья превратились в оружие, которым рабочие отбивались от констеблей. Лавки были разгромлены - но при этом ни одного случая грабежа!
А между тем конвент решал, что делать дальше. И опять роковое несогласие между руководителями помешало немедленно приступить к действиям. Некоторые предлагали составить новую петицию. Эту мысль отвергли, но и те, кто стоял за скорейшее начало мятежа, тоже оказались в меньшинстве. Их резолюция не была принята. В конце концов решили назначить всеобщую забастовку: пусть следующим летом весь трудящийся народ - шахтеры, ткачи, работники на фермах - прекратят на месяц работу. Тогда капиталисты-хозяева волей-неволей поймут, что жизнь держится трудом, что одни только деньги не прокормят и не оденут их.
– Дурачье!
– бушевал Таппер, слушая эти новости.- Сначала надо всех рабочих организовать! Только тогда забастовка может перейти в бескровную революцию. Но рабочие еще не подготовлены-это признают сами делегаты конвента.
– Зачем же они тогда затевают все это дело?
– спросил Саймон Гонт из Кардиффа.
Этот человек жил на ферме почти постоянно и был известен как сторонник самых решительных действий. Он считал, что сейчас наилучший момент расправиться с хозяевами.
Гонт и Таппер - две яркие противоположности. Ученый аптекарь, маленький человек с большой головой, был призван планировать, предвидеть, рассчитывать и охлаждать пыл таких, как Саймон. А этот, бывший моряк с серьгой в ухе, человек с неясным прошлым, всегда стоял за немедленный бунт и кровопролитие, даже если они заведомо обречены. Впрочем, Оуэну порой казалось, что этот Гонт не так прост, как выглядит.
– Зачем они затевают это дело?
– саркастически переспросил Таппер.
– Да затем, что не знают, как вести себя дальше! Конвент - ненадежный костыль. Там теперь остались только пустые говоруны и путаники-философы. Они болтают о рабочем классе, а сами ни разу в жизни не засучили рукава. Иногда они бывают правы по-своему, но им не заменить настоящих вождей - тех, кто сами поработали на фабрике и знают, чего хотят.
Большая карта страны, испещренная разноцветными флажками, висела в кухне. На этой карте и разрабатывались те планы, согласно которым развертывалась драма 1839 года. В течение нескольких недель группа революционеров на "Вольной ферме" не покидала долины, хотя оседланные лошади круглые сутки стояли наготове, чтобы умчать вождя в ту часть страны, где вспыхнет революция.
Но весть о начале пожара так и не пришла на "Вольную ферму". Посыльные привозили только письма и газеты. День за днем раскрывались все новые факты о предательстве конвента.
Таппер, сцепив руки за спиной, вышагивал взад и вперед по каменному полу кухни и выкрикивал:
– Сейчас худшие враги нашего народа - его вожди! Нас продают снова и снова!
И действительно, приняв сомнительный план месячной всеобщей забастовки, конвент должен был приложить все силы, чтобы "Священный месяц" завершился победой. Но вместо этого собрание мямлило, колебалось я наконец вынесло новую резолюцию: забастовку проводить не следует.
Рабочие не знали, кому и чему верить. Во многих районах страны они уже собирались начать забастовку, а теперь им спокойно сообщают, что ничего не нужно. Многие рабочие комитеты сначала не хотели отказываться от стачки, но стало ясно, что без всеобщей поддержки едва ли удастся чего-нибудь добиться. А в тех местах, где рабочие были не так активны, движение и вовсе пришло в упадок.
Правительство тем временем, используя замешательство противника, сыпало удары направо и налево.
Двадцать первого июля Северный политический союз издал манифест, призывающий людей среднего достатка присоединиться к рабочим в их борьбе против капиталистов. Но почти все подписавшие этот документ сидели под замком.
Троих бирмингемских рабочих приговорили к смерти по обвинению в государственной измене - их схватили на улице во время стычек с полицией. Во всех крупных городах проходили массовые суды - обвиняемых судили скопом и убивали, как овец. В Ливерпуле таким образом "судили" семьдесят человек, в Ланкастере - тридцать пять, в Уэлшпуле - тридцать один, и так далее. Многих сажали на корабли и высылали в Австралию.
Но рабочие не прекращали сопротивления. Руководители были за решеткой. Их самих хватали одного за другим, и все же они из своих скудных денег пополняли "оборонный фонд" и покупали то самое оружие, хранение которого считалось преступлением против королевских законов.