За Ленинград! За Сталинград! За Крым!
Шрифт:
Почти всю ночь мы работали над устранением недочетов, выявленных в первый день наступления. Под утро Г.Б. Котик доложил мне переданную в срочном порядке телеграмму начальника Генерального штаба Маршала Советского Союза Б.М. Шапошникова. Он предупреждал об опасности.
«Агентурными данными указывается на получение частями противника приказа верховного командования германской армии, – сообщал Б.М. Шапошников, – следующего содержания: “С 6 по 15 ноября произвести перегруппировку частей на направлениях Ржев – Москва – Старая Русса – Новгород – Ленинград. Учитывая важность назревающих событий, особенно зиму, плохое материальное обеспечение армии, приказываю в ближайшие дни любой ценой разделаться со столицей Москвой и Ленинградом. С захватом последнего
6
ЦА МО СССР. Ф. 4-й армии. Оп. 4634. Д. 36. Л. 149.
– Что думаешь делать, Григорий Борисович? – спросил я начальника штаба.
– Думаю, наступление, которое мы сегодня начали, приходится в самую пору. Покажем, что здесь солнце победы противнику не светит. Не видать Ленинграда немецким генералам.
Все это было, конечно, правильно. Но рядом с телеграммой начальника Генерального штаба Красной Армии лежала на столе высокая стопа похоронок. Я брал их одну за другой. Знакомые имена и фамилии бойцов, командиров и политработников… Их уже не было. Отныне нам предстояло сторицей расплатиться с врагом и за них, молодых, сильных, трудолюбивых людей. Ставка думала о том, как разрушить злодейский план германских фашистов уничтожить нашу Родину, Москву, Ленинград; мы должны были сделать все, чтобы разгромить гитлеровцев здесь – на поле боя под Тихвином.
…Перед рассветом 20 ноября я снова был на своем наблюдательном пункте, оборудованном на высокой сосне. Пребывать в одиночестве мне долго не пришлось: сосна стала подрагивать, и я понял, что ко мне взбирается гость. Им оказался комбриг Г.Д. Стельмах. После рапорта, отвечая на мой недоуменный взгляд, он сказал:
– Послал командующий… Ему показалось, что вы слишком сильно расстроены вчерашней неудачей. Поезжай, говорит, успокой, посмотри, как работает Кошевой. Если в чем ошибется – помоги, подскажи.
Со Стельмахом было хорошо и удобно работать. Он понимал душу командира, видел наши слабости, помогал избавиться от них. Он умел как-то незаметно подсказать правильное решение.
Загоралась заря, когда на дороге из совхоза имени 1 Мая в Тихвин завязалась жаркая перестрелка. Загремели пушки, минометы, раздались пулеметные очереди, треск автоматов. Что там творилось – нельзя было рассмотреть: над равниной плыл небольшой туман.
Позже выяснилось, что на дороге ведет бой 8-я рота 38-го стрелкового полка, которая выдвигалась, чтобы с рассветом атаковать противника. Лощина вывела подразделение на хорошо пристрелянный фашистской артиллерией и минометами открытый участок местности. Тут же находилась вражеская засада. Рота попала в тяжелое положение и оказалась в окружении, но командир не потерял головы. Он организовал стремительную атаку засады. Гитлеровцев перебили в рукопашной схватке, и подразделение вернулось на исходные позиции.
Случай с ротой насторожил меня. Дело в том, что в эту ночь командир 38-го стрелкового полка подполковник Жамлиханов менял свой наблюдательный пункт, и неудачу с ротой можно было, вероятно, объяснить еще неналаженным управлением в этой части. Подполковник был храбрым и весьма дисциплинированным командиром, но тем не менее доклада от него еще не поступало, и я терялся в догадках, почему это так.
Пришлось позвонить на НП 38-го полка. Ответил связист. Он доложил, что командир пока не прибыл, и где он есть, телефонист не знал.
Звоню на командный пункт полка. Начальник штаба отозвался тотчас же: Жамлиханов вместе с комиссаром и двумя бойцами направились на НП еще ночью. Почему их нет еще на месте, начальник штаба тоже не знал, но полагал, что для беспокойства пока нет причин: подполковник и комиссар могли задержаться по дороге в каком-нибудь подразделении.
Я приказал начальнику штаба выехать на НП и управлять действиями полка. Чувство беспокойства меня, однако, не покидало. Противник вел себя в тот день особо чутко и весьма активно. Спустя два-три часа после инцидента с 8-й ротой там, где вчера чуть не погиб командующий, враг предпринял сильную контратаку. Ее отбили артиллерийским огнем, не позволив гитлеровской пехоте и танкам подойти к занятому нами рубежу перед совхозом имени 1 Мая.
Мне и Фефелову работы было по горло. Маневр подразделениями полков пока не удавался. Обеспечивать продвижение вперед можно было в основном за счет артиллерийского огня. Артиллеристы делали все возможное, но заметных успехов мы все-таки достигнуть не смогли и только потеснили противника на некоторых направлениях.
На исходе дня, прощаясь со мной, Г.Д. Стельмах сказал, что действовали мы правильно и каких-либо серьезных замечаний у него нет. Он рекомендовал разобрать с командным составом случай с 8-й ротой.
– Это – наука, – заметил он. – Теперь-то ни один командир не будет наступать, не выяснив досконально, где и что делает противник.
Следует всем подумать о том, указывал далее начальник штаба армии, как наступать более гибко, учиться на ходу менять «точку приложения» главных сил дивизии, уметь дезориентировать противника, вынуждать его действовать в неудобном положении.
– Подумайте, как выбить у врага танки и артиллерию, поставленные в укрытия, – сказал Стельмах в заключение. – Они – главная сила огневой системы гитлеровцев. На мой взгляд, следует шире применять огонь орудий прямой наводкой.
Начальник штаба армии убыл. А мы с С.И. Фефеловым направились на КП, чтобы там продумать все сказанное Г.Д. Стельмахом и виденное нами. Второй день боя показал, что недостатки, о которых говорили накануне, еще не были устранены. Надо было добиться, чтобы их не стало. Непросто было организовать и огонь прямой наводкой, а это действительно являлось самой настоятельной задачей.
Г.Д. Стельмах, высказав мысль об изменении на ходу «точки приложения» наших сил, как вскоре оказалось, выразил мнение командования 4-й армии. Для нас главным правилом стало действовать не по заданной схеме, даже если она выглядела гладкой и по-своему логичной, а творчески, внося необходимые поправки в намеченный план наступления с помощью перегруппировок и маневра силами. Пролитая кровь научила нас не бояться морозов (а они достигали 30–40°), глубокого снега, леса и не замерзавших даже в такую стужу болот. Ставка была на выносливость сибирских войск, на самоотверженность воинов. И если тяжело тогда приходилось пехоте, то, пожалуй, вдвойне – артиллеристам. Орудия они катили на руках, учились быстро выдвигать их на прямую наводку и в считанные секунды убирать за укрытия. Номера расчетов осваивали новое для них дело прямо под носом у врага. Дотошный и требовательный С.И. Фефелов пропадал на позициях артиллеристов 127-го легкого артиллерийского полка, который мы раздали по частям со специальной задачей вести огонь прямой наводкой по особо важным и трудно поражаемым огневым точкам противника. Степан Иванович выбирал огневые позиции для орудий, учил, как появляться на них внезапно для врага, как вести огонь и покидать позиции, пока неприятельский снаряд не поразил орудие. Все с секундомером в руках, в реальной боевой обстановке, без послаблений на трудности… При этом он учился сам, не раз рискуя жизнью, как и его подчиненные. Я не могу не сказать, что этот человек, никогда не старавшийся выделиться среди других, сделал очень много для дивизии.
А что же случилось с командиром 38-го полка Жамлихановым? Лишь через два дня мы получили о нем весть. Оказалось, что подполковник, а также комиссар части и охранявшие их бойцы живы и здоровы. В ту злополучную ночь по дороге на наблюдательный пункт они заблудились, попали в тыл противника и вышли на север, в расположение войск 44-й стрелковой дивизии… И такое случается на войне.
В 44-й дивизии заблудившихся командиров встретили с радостью. Там была острая нехватка командного состава. Командир дивизии полковник П.А. Артюшенко не отпустил ни Жамлиханова, ни комиссара, доложил об этом К.А. Мерецкову. Командующий позвонил мне. Делать было нечего, пришлось согласиться на то, чтобы они воевали теперь в составе соседнего соединения. Командиром 38-го полка назначили энергичного, очень храброго и умного майора Пекарского, который до этого являлся начальником оперативного отделения штаба нашей дивизии.