За лесными шеломами
Шрифт:
Гюря повернулся и неторопливо, вразвалку пошёл назад. Остановился он сначала перед какой-то девушкой, будто прицениваясь, стоит ли её брать. Потом перевёл взгляд на Прокшу. Тот переминался с ноги на ногу, по-прежнему отводя глаза.
— Сильный? — по-половецки спросил Гюря торговца, сидевшего рядом под полотняным навесом с плетью в руках.
Торговец оживился:
— О, урус батыр, — и принялся расхваливать свой товар, мешая половецкие слова с греческими и персидскими.
Гюря деловито пощупал Прокше мускулы рук и ног, похлопал по спине, даже в рот заглянул.
— Сейчас приду, — объяснил он торговцу.
Жеребец
— Хочешь поменяться? — спросил Гюря.
У торговца загорелись глаза: конь был загляденье, арабской породы. Атласная шерсть, стройные тонкие ноги и мощная грудь. Кося на хозяина огненными глазами, он приплясывал от избытка сил.
— Седло добавь и уздечку, — сказал торговец.
Поторговавшись с ним для приличия, Гюря купил сбрую и попросил булгарина снять с раба колодки. Торговец испуганно замахал руками:
— Убежит!
— Не убежит. Давай ключ.
Маленьким ключом Гюря разомкнул цепь на ногах Прокши и подтолкнул его вперёд:
— Давай, урус, шевелись.
Когда выбрались из толпы, Прокша со слезами на глазах сказал:
— Ну, дядя, до гроба я твой должник. Думал, так и сгину на чужбине. Или забьют насмерть.
— А что, крепко били?
— Куда уж крепче. Я ведь три раза бегал, да всё не везло.
Гюря привёл парня к себе, поставил перед ним еду и исчез. Через полчаса он вернулся с узлом одежды.
— Вот, примеряй-ка.
Штаны пришлись Прокше впору, а рубаха затрещала на плечах и полезла по швам.
— Экий ты уродился, — со смехом сказал Гюря и разрезал ножом рубаху до пупа. Получился не то халат, не то ребячья распашонка. Ноги Прокша обул в растоптанные греческие сандалии — на сапоги у Гюри денег не осталось.
Прокша всё ещё не верил своему освобождению. Его так и подмывало потрогать Гюрю рукой, чтобы убедиться, не сон ли это. Придя в себя, он стал рассказывать, как попал в плен. Их сотня стояла на Оке неподалёку от Мурома, когда неожиданно, в глухую полночь, налетели конные булгары. Дозорные были сняты бесшумно, и застава поднялась по тревоге лишь тогда, когда кругом запылали избы. Схватка вышла короткой. Почти весь русский отряд лёг костьми, а под Прокшей убили коня, и парень грохнулся головой о сруб колодца. Очухался уже в плену, спутанный волосяным арканом по рукам и ногам.
— У трёх хозяев перебывал, — говорил Прокша, — пока ты меня не выкупил. А я это гляжу — купец идёт. Обличье-то вроде знакомое, а одёжа нерусская и борода крашеная, вылитый бохмит... Много тут наших горе мыкают, — добавил он и поскучнел. — А как их выручишь...
Гюря только вздохнул:
— Никак, в воротах стража. Да и нельзя мне в драку вязаться. У меня, брат, вот тут, — он постучал себя по лбу, — все до мелочи сидит: и где стены подряхлее, и где ров осыпался, и сколько в городе уланов [67] . Десяток людей выручишь, а дело загубишь. Ведь великий князь идёт сюда со всеми полками.
67
Уланы (тюркск.) — здесь: отборные войска булгар.
Последние слова Гюря произнёс шёпотом.
— Когда домой-то, дядя? — спросил Прокша.
— Завтра с солнышком тронемся. А сейчас спи давай, набирайся сил...
Разбудил их голос муэдзина с ближнего минарета. Мусульманский священник призывал верующих к утренней молитве.
— Ля илляха илля ллаху!..
Наскоро позавтракав, Гюря и Прокша направились к западным воротам города. Деревянный подъёмный мост через ров был уже опущен, по нему расхаживали два стражника с тяжёлыми секирами в руках. Они мельком осмотрели ранних путников, но ничего не спросили: город начинал жить с петухами, и не было ничего удивительного в том, что кто-то уже торопился в дорогу.
Ночью прошёл дождь, и сейчас в тележных колеях ещё стояла ясная вода. Дорога вела к волжской пристани Ошелу, но Гюря взял правее, чтобы выйти сразу к устью Камы. Однако короткий путь не всегда самый надёжный. Когда уже чувствовалась близость реки, впереди замаячила ватага конников. Судя по островерхим лисьим малахаям, это были половцы.
— Нарвались, — сказал Гюря и выругался.
Кругом лежала степь, ровная как стол — ни леска, ни оврага.
Всадники подъехали не торопясь: знали, что пешему деться некуда.
Их предводитель, пожилой одноглазый степняк, остановил своего коня перед Гюрей и ткнул его плетью в лоб.
— Кто такие? Куда идёте?
— Я купец из Персии, а это мой раб, — ответил Гюря. — Шли в Ошел, да заблудились.
— Где же твои товары, купец?
— Продал.
Одноглазый хмыкнул и мотнул головой. Двое воинов соскочили с коней и проворно обшарили путников.
— Ничего у них нет, — сказал один из степняков.
— Снять всё, — приказал одноглазый.
Гюрю и Прокшу раздели донага. Предводитель перегнулся в седле и сорвал с груди тиуна иконку. Разглядев её, он сказал, ухмыляясь:
— Гюрги [68] . Ты русский. Зачем обманываешь?
Лгать дальше не имело смысла, и Гюря только пожал плечами. К его удивлению, по знаку одноглазого им вернули одежду и подвели запасных коней.
— Садись, поедем, — сказал предводитель.
— Куда?
— К вашим.
— К каким нашим? Русь далеко.
Одноглазый кивнул:
— Русь далеко — князь Савалт близко.
Гюря растерялся.
«Стало быть, половцам уже известно, что князь идёт на Булгарию, — подумал он. — А этого кривого я где-то видел...»
68
Гюрги — святой Георгий, покровитель русского воинства.
Словно угадав его мысли, одноглазый сказал:
— Я хан Ямак. Хочу служить своей саблей князю Савалту. У меня двадцать сотен воинов.
Поскольку Гюря всё равно не знал, где сейчас находится рать Всеволода Юрьевича, он решил не упрямиться и ехать с половцами.
«Ежели они затевают худое, — решил он, — сбегу и как-нибудь сумею предупредить своих».
Прокша, видно, тоже догадался о намерениях тиуна, поэтому вёл себя смирно.
Под вечер они выбрались к волжскому берегу и поехали вдоль песчаной косы, усеянной перьями птиц. За рекой садилось багровое солнце. Ветер посвистывал в камышах, побрякивали уздечками кони, и кто-то из половцев тянул заунывную песню. В песне говорилось о том, как широка и привольна Степь: скачи день и ночь — и все перед тобою будут склоняться ковыли, седые, как пепел костра.