За любовь, которой больше нет
Шрифт:
Глава 18
«А он в нее — c головою, как в омут.
Зацеловал на сердце все ее трещины.
Он никогда не отдаст никому другому,
Свою бесконечно любимую женщину.»
просторы интернета
Мегги лежала на кушетке, глядя затуманенным взглядом на невестку, склонившуюся к ней и что-то говорящую. Глаза фиксировали пустоту голубых глаз, воспаленные веки и дрожащие губы.
– Бедная моя девочка...
– прошелестела женщина и, протянув руку, коснулась
Она не знала сколько прошло времени с того момента, как увидела своего мальчика без сознания в окровавленной рубашке с командой реаниматоров вокруг. Это было шоком, таким потрясением, что в пору удавиться. Увидеть свое дитя на пороге смерти - это невыносимо, это... слов таких нет и не будет. Мегги не знала, что делать, чем помочь, и собственное бессилие убивало. Все эти бесконечные дни ожидания чуда она оббивала пороги церквей, постилась, а после не выпускала едва теплую руку. Она сама не осознавала своих действий, но надеялась всей душой на лучшее, хотя каждый день вытягивал последние силы, ибо Маркус не приходил в себя и не подавал никаких надежд к этому. Врачи были бессильны. Сочувственные взгляды, слова поддержки били наотмашь, высасывали дух, от людского участия ноги подкашивались, потому что оно гасило надежду, оно словно ставило крест и жирную точку на мысли, что все еще будет хорошо. Хотелось убежать от всего этого, спрятаться, остаться наедине с собой. Именно в эту минуту Мегги поняла Анну, прочувствовала на своей шкуре. Сердце сжалось от боли, на большее не было способно, оно трепыхалось едва слышно лишь для того, чтобы поддерживать остатки сил в изможденном теле и растрепанной душе. И кажется, сегодня Мегги окончательно сдалась, когда врач сообщил, что показатели ухудшились, и дал неутешительный прогноз, от которого она потеряла сознание. И лучше бы не приходила в себя, ибо сидеть сложа руки, дожидаясь, пока твой ребенок медленно отдает Богу душу - адская мука, медленная смерть. Сердце неслось вскачь и тут же замирало, пронзенное ужасом, женщина подрывалась и тут же останавливалась, понимая всю тщетность попыток что-то изменить. Мегги не двигалась, боясь даже дышать, стараясь этим замедлить ход времени, сейчас, как никогда, это ассоциативное понятие страшило. Она не знала, что будет делать, когда ей скажут, что ее сына больше нет. Это невозможно было представить. Ее мальчик, ради которого она жила, дышала все эти годы после смерти Габриэля, да простят ее дочери, но сын все же занимал особое место в ее сердце, он не мог умереть, просто не имел права!
Мысли лихорадочно метались от отчаянной мольбы до гневных криков. Она просила, умоляла кого-то лишь об одном, не переставая при этом спрашивать: "За что ему все это? За что столько страданий? Неужели такого цена успеха?" И сама же отвечала, вновь загораясь от ярости: "Да к чертям тогда это!"
Но казалось, Небеса были глухи к ее просьбам и от этого стыла кровь, руки опускались, а душа заполнялась холодом. Дочери же в эту минуту не могли утешить мать, они сами находились в растрепанных чувствах. Изабелла все эти дни провела в слезах, она всегда была близка с Маркусом, а в последнее время отношения у них не ладились, и теперь она винила себя, что не нашла в себе силы поговорить и решить проблемы. Пол успокаивал ее, как мог, даже отказался от турне, чтобы поддержать, чем привлек еще большее внимание. Теперь возле больницы дежурили не только журналисты и фанаты футбола, но еще и фанаты рок певца. Все это создавало беспорядки на улице, постоянно слышались крики, вой сирен полиции, казалось, что люди сошли с ума. Врачи нервничали, ругались. В такой обстановке им не просто было работать, да и пациентам очень тяжело приходить в себя, но никто ничего не мог сделать. Мегги поражало подобное бессердечие, она с отвращением смотрела из окна на то, как обезумевшие люди от какой-то непонятной любви к своим идолам или в погоне за наживой рвались внутрь больницы , придумывая невообразимые способы. Когда к ней пару часов назад подошел мужчина, переодетый в санитара и стал задавать вопросы, она сначала растерялась, а после так разозлилась, что чуть не кинулась на него с кулаками, благо охрана подоспела и выпроводила гаденыша. Но эта наглость настолько потрясла женщину, что у нее началась истерика. Она очень долго не могла успокоиться, Мари старалась утешить ее, но ничего не выходило. Мегги лишь раздражало спокойствие старшей дочери. Хотя Мари всегда была такой, и этим была невероятно похожа на Маркуса, он также все держал в себе. Вспомнив об этом, Мегги окончательно расклеилась, рыдания теснили грудь, а слезы жгли нестерпимым огнем, но щеки были сухи, ибо за эти дни она, по всей видимости, выплакала все запасы.
За эти дни... Сколько их прошло? Она не знала. Жизнь замкнулась на трех неизменных картинках – белые стены
Мегги содрогнулась, задохнулась. Нет, этого она не переживет! Эта мысль заставила задрожать. И все, что удерживало от отчаянья и истерики - это Анна. Мегги смотрела на невестку, и сердце сжималось за эту девочку, на долю которой выпало столько страданий. Болезненная худоба заострила милые черты, бледность кожи и тени под глазами старили, ну, а когда-то красивая фигура теперь представляла из себя жалкое зрелище. Угловатая, ссутулившаяся, с тоненькими ручками, под кожей которых проступала сетка вен, и с костлявыми ногами Анна походила на анорексичку. Платье висело на ней, как на вешалке. Мегги не видела ее порядка полугода и теперь с ужасом отмечала эти кошмарные перемены. И такое сожаление накатывало, безысходность душащая и не отпускающая. Как же жизнь калечит людей!
Но несмотря ни на что избитая проклятой судьбой, разорванная на части, изможденная девочка держалась из последних сил, не отходя ни на секунду от мужа. Потрескавшимися губами скользила по холодной руке и что-то нашептывала, глотая слезы. Эта картина была такой жуткой, настолько рвущей душу, что Мегги готова была выть, как собака. Смотрела на нее и будто возвращалась в прошлое, где она также стоит у постели мужа. И вот именно сейчас поразило то, как схожа судьба невестки с ее собственной.
Анна продолжала что-то ей говорить, а Мегги смотреть и вспоминать, как увидела ее впервые. Как ангел нежная, скромная девочка со смущенной улыбкой на практически детском личике с ямочками на щечках. Тогда казалось чем-то невообразимым видеть это неземное создание рядом с Маркусом. Слишком ярок был контраст, теперь же женщина, сидящая рядом с ее сыном, была его собственным отражением. Такое же бледное лицо, бескровные губы, впалые щеки... Плохо ему - плохо ей. А впрочем, так и должно быть, ибо муж и жена есть единое целое. И Мегги понимала это, как никто другой, а потому вновь повторила:
– Бедная моя...
Аня отошла, сглотнула тяжело, облизала пересохшие губы и прохрипела, оглянувшись:
– Не смей опускать руки, слышишь?! Он выкарабкается! Всегда выкарабкивался, всегда поднимался и сейчас сможет! Он должен, он ... Боже, Мегги...
– голос сорвался, и Анна зарыдала. Мегги поднялась с кушетки, голова кружилась, но она отмахнулась от дурноты и звездочек в глазах, на ощупь шла к невестке и через несколько секунд почувствовала в своих объятиях хрупкие плечи, которые сотрясала дрожь. Прижала Анну к себе еще крепче, разделяя вместе с ней ее боль, целуя русую макушку, гладя мягкие волосы и вытирая с осунувшегося лица поток слез. Хаотичные движения, лихорадочные, но они не позволяли сорваться, особенно после надрывного шепота Анны, цепляющуюся дрожащими пальцами за кисти свекрови:
– Мегги... он не может оставить меня одну. Я... я ведь столько еще ему должна сказать. Столько всего... Я ведь так его люблю, Мегги, я не смогу... не смогу без него!
– снова рыдание, Мегги сжала волосы Анны и также тихим шепотом ответила, будто сама себе:
– Я знаю...
И она действительно знала. Вернуться в прошлое оказалось так легко, но боль по прежнему была такой же сильной. Мегги сама не заметила, как начала говорить, как замерла Анна в ее объятиях. Она никому никогда не говорила этого, хранила где-то глубоко, лишь одинокие ночи и пустая холодная постель знали ее отчаянье и безграничную тоску, сжирающую сердце день ото дня. Сейчас же чаша казалась переполненной и все, что копилось долгими годами рвалось наружу.
– Когда не стало Габриэля, то и не стало меня. Просто есть такие мужчины, которые не забываются. Хоть каленым железом их из себя выжигай, бесполезно! Они прочно обосновываются внутри тебя, навсегда. Пока рядом, не замечаешь, что стал зависим, жизненно зависим, как от воздуха... Мы ведь не обращаем внимание, что дышим, пока не перекроют кислород. И вот тогда смертельные муки... Можно себя реанимировать ради детей, еще ради кого-то, ради всех , кроме себя самой. В какой-то момент жизнь покажется налаженной. Когда-то появятся другие, но именно тогда поймешь, что все осталось по-прежнему... Новые мужчины так и будут для тебя "другими". Будешь искать в них его черты и разочаровываться, не найдя. Пытаться забыться по ночам, представляя, что это он, и даже на какой-то миг получится, а потом очнешься, боясь прошептать его имя, и станет противно... словно предала, сделала что-то неправильно...