За любовь, которой больше нет
Шрифт:
Получилась хрень, но забавная, мне даже самому стало смешно. Анна засмеялась, а я сдерживался из последних сил, потому что любые колебания грудной клетки вызывали адскую боль.
– Беркет, тебя даже могила не исправит. – сквозь смех выдала она, я непонимающе взирал на нее.
– Ну, есть у нас такое выражение: "Горбатого могила исправит!"
А, вон оно что! Извечные эти русские прибаутки по каждому поводу.
– Бред какой!
– фыркнул, Эни же вновь засмеялась.
– Как ты себя чувствуешь?
– спросила она уже серьезно.
– Жить можно.
– неопределенно ответил. Эни нахмурилась и покачала головой.
– Завязывай геройствовать, пойду, позову
Я кивнул, хотя мне не хотелось с ней расставаться и в то же время не хотелось усложнять, лучше соблюдать дистанцию. Я действительно это только что выдал? Беркет, ты юморист, блин. Только что чуть ли в любви ей не клялся, теперь уже "соблюдать дистанцию", тебе вроде бы в голову не стреляли. Извилины-то уже активируй и определись, наконец, слабохарактерный придурок. Держи себя в руках!
Анна вышла, я закрыл глаза. Видимо меня опять вырубило, потому что не заметил, как в палату зашли врач с медсестрой и Анной. Ну, и началась вся эта свистопляска. Честно говоря, мне тоже было неловко почему-то в присутствии Анны сообщать о своих немощах и физиологических особенностях, но и духу не хватало сказать ей, чтобы вышла. А после как-то это вылетело из головы, когда врач начал проверять основные рефлексы. Все было в порядке, пока не дошло дело до ног, я по-прежнему ничего не чувствовал и не мог пошевелить ими, как не напрягался.
Мозг отчаянно посылал сигналы мышцам, но связь была потеряна, словно перерубили кабель. Я начал паниковать, глаза метались от одного лица к другому, а потом посмотрел на застывшую Анну. Она была бледна и с ужасом глядела на мои неподвижные ноги, ей видимо уже было ясно в чем дело, сама ведь врач. На ее лице я читал приговор. Меня начало трясти, паника огнем обожгла, желудок скрутило от ужаса, неизвестность сводила с ума, но я молчал, боясь услышать правду. Врач что-то писал в карте, медсестра поправляла постель, а Анна сверлила взглядом какую-то точку за окном, пытаясь скрыть слезы. Меня это подкосило, резануло в самое сердце, прокашлялся и спросил как-то жалко так, сопливо, голос дрожал, но ничего не мог с собой сделать, мне действительно становилось страшно от одной мысли, что я не смогу ходить.
– В чем дело, док?
Доходяга в очках поднял глаза, посмотрел на Анну, я нахмурился, хотелось прикрикнуть на них, устроили тут цирк. Какого этот хрен тянет? Но, словно услышав мои ментальные вопли, врачишка прокашлялся и начал тарабанить что-то на своем языке. Нагрузил хреновой кучей терминов, которые я не понимал. Единственное, что я уловил так это то, что Заковская с*ка раздробила мне какой-то позвонок, врачи провели операцию, надеялись, что все будет в порядке, но увы. Я охренивал, хотелось кому-нибудь врезать, в особенности этому умнику, продолжающему говорить на своем медицинском. Чертов дебил, мог бы и сообразить, что для меня это темный лес или их там со спецом учат писать хер пойми как, так теперь еще и говорить?! Вроде бы за Анькой такое не замечал. К чертям, достал меня этот Марлезонский балет красноречия, поэтому я заткнул очкарика, обрывая на середине очередной марсианской фразы:
– Слышь, ты можешь просто сказать - я буду ходить, нет?
Очкастый побледнел, насупился и ответил:
– Надежда всегда остается...
Но я уже не слушал эту утешительную белиберду. Пошли они со своей надеждой, это мы уже проходили.
Было ощущение, что меня прополоскали в помоях, после прокрутили в центрифуге и повесили сушиться, приговаривая при этом, что я еще пригоден для жизни. "Охереть" - только это и крутилось в голове. Бабахнула новость по мне так, что не встать просто. Ах, да ко мне слово "стоять" теперь вообще не применимо. Пизд*ц, не иначе, всему п*здец! Ступор полнейший.
Я не знаю, сколько я так пялился в никуда, не замечая никого, пока Анна не присела рядом и не помахала мне перед лицом.
– Марусь...
– Отвяжись, Ань.
– устало отмахнулся, откинувшись на подушку. Она еле сдерживала слезы, хотела что-то сказать, но заметив мой предупреждающий взгляд, промолчала, развернулась и ушла. Вот и правильно, вали на хер и свой жалостливый взгляд в жопу засунь!
Черт. Это что серьезно? Бл*дь, да добейте меня уже, какого хера издеваться-то так? Кто–то говорил, что жизнь - это затяжной прыжок из п*зды в могилу, склонен с этим согласится, когда я уже до конечного пункта допрыгну, интересно? Не знаю,
Кричу про себя, сам не понимая к кому обращаюсь, меня колотит, как бешеного, и начинается полнейшее безумие, я зверею, рву жилы, напрягаясь, руками дергая ноги, мну их, колочу руками по этой бесполезной груде мышц. Сам вид приводит в ярость, такие ноги должны ходить, черт возьми, да у меня же каждая мышца проработана, как такое может быть?! Не верю! Долблю по ним со всей дури так, что рассекаю кожу на казанках, не замечая ни боли, ни крови. Пот катится по лицу, силы на исходе, а я отчаянно продолжаю колотить. Перед глазами пелена - то ли пот, то ли слезы. Словно долбанный нытик, я распускаю сопли и жалею себя, то впадая в беспросветную тоску, то кляня всех и вся на чем свет стоит. Падаю обессиленно на кровать и трясусь, как с*чка, продолжая паниковать. Хорошо, что никто не видит моего соплежуйства, это бы окончательно меня подкосило, хотя наср*ть, все равно не жилец. Или как все эти бедолаги начать рассуждать - пусть я и калеч, но гордость у меня есть. Смех, гребанный смех... Но спустя неделю, которую я провел, уставившись в потолок, мои мысли приняли именно такой оборот. А что еще остается, кроме жалкой гордости? Ни Х*Я! И я вам скажу большого такого х*я... Хорошо что все эти дни я был в ступоре, а то бы не успевал работать на публику, потому что бабы как-будто сговорились и, словно курицы, толклись возле меня, неся какую-то оптимистическую херню. Хотелось послать всех на Гоа, но даже и на это сил не было, точнее, было пофигу. Ноль реакций на внешнюю среду, словно овощ... Вот так, сначала был скотиной, теперь растением. Из животного в овощ, и когда я уже человеком стану? Какая-то тотальная деградация. Дебильные мысли на фоне морального упадка. Наверно, так же себя чувствуют жертвы насилия. Жизнь или какая-то там инстанция, вершащая наши судьбы, тр*хает меня в грубой форме, точнее засадила во все щели и оставила подыхать. И что делать? Может, обратится с этим вопросом в эти... социальные кружки для жертв насилия? Хотя наверно будет странновато говорить, что меня насилует жизнь. Этим вряд ли кого-то удивишь, потому что если так вдуматься все мы ее жертвы кто-то в большей, кто-то в меньшей степени, но не тронутых нет. Так что не ной, Беркет. Хотя я даже уже не ною, говорю же – пофиг или это шок. Единственное, мне очень тяжело давались посещения Анны. Хоть она и не вела себя подобно сестрам и матери, крутящихся вокруг меня юлой, напротив, была сдержана, не причитала, не лила слез. Лицо не отражало никаких эмоций, я лично списываю это на ее профессионализм, ей ведь как раз приходится работать с подобными пациентами. Отличная тактика, позволяющая больному чувствовать хоть какое-то подобие собственного достоинства. Но Анна моя жена, и меня этими декорациями не обманешь, по глазам ее видел все эмоции и плохо становилось. Я ничего ей не говорил, даже не смотрел на нее, но когда пришло время выписки и мне прикатили агрегат, который теперь должен был стать моим спутником жизни, нервы сдали. Анна вошла в палату, как раз в тот момент, когда меня усадили в сранную каталажку. Сердце облилось жидким азотом и сделало кубильт, я хотел исчезнуть, провалиться сквозь землю, только бы она не видела меня такого - немощного, слабого, жалкого, раздавленного собственными мыслями и не имеющего сил взять себя в руки. Повернул голову к окну, чтобы не видеть ее, но чувствовал жалящий взгляд. А картина за окном была не менее красочной - сборище фанатов и журналюг, меня прошиб холодный пот. Я не знаю, просто не имею представление, где черпать силы. Боже, как же меня все достало, да твою же маму, почему я не сдох?!
Короче, опять сопли поперли, злость и раздражение, я бы наверно так и предавался своим безрадостным мыслишкам, но тут подошла Анна и мне окончательно снесло крышу.
– Кого хрена ты приперлась? – выплюнул я, этот вопрос меня действительно мучил с тех пор, как очнулся, и сейчас, кипя от ядовитого коктейля эмоций, навалившихся разом, я не смог сдержаться.
Анна застыла, сглотнула, приподняла подбородок и твердо ответила вопросом на вопрос:
– А разве не ясно?
– Нет, бл*дь, не ясно! Или ты все никак из платья мать Терезы не выпрыгнешь?! – меня несло. Черт, как же я злился на нее, да на весь мир, но на нее все же больше всего. Анна побледнела, но держалась стойко, подошла ближе и тихо спросила, распаляя меня своим спокойствием.
– Мне казалось, ты сильный...
Я вытаращил глаза, а после захохотал, мне реально стало смешно и в то же время горько до безумия.