За любовь не судят
Шрифт:
— Главный инженер приказал остановить работы. Полчаса назад был здесь.
— Один?
— Нет, с дежурной, с Оксаной Васильевной.
Григоренко вздрогнул.
«Значит, это была все-таки Оксана и... Комашко. А я сомневался, когда услышал, что он приударял за Оксаной. Да-а... Но она же говорила, что любит меня!.. Я так поверил в ее искренность... А может, это всего лишь флирт, не больше...»
Чтобы Остап ничего не заметил по его лицу, Григоренко отошел и сел на бревно. Но Белошапка что-то почувствовал. Он встревоженно взглянул на директора и спросил:
— Что с вами? Может, воды...
— Ничего не нужно. Нервы...
— Нервы... Вот так и Боровик — до последнего тянул!
— Вы-то, кстати сказать, ему и удружили! Пришел больной человек, а вы — дали лопату. Намахался — вот теперь и отлеживается.
— Да я не давал!.. Но разве его переспоришь? .. Не человек — кремень!.. Вот и вы... Разрешите, я вызову грузовую машину и отвезем вас домой.
— Не надо, я сам...
— На вас лица нет, Сергей Сергеевич, куда вам одному в ночь? Автобусы уже не ходят... До дома вам не близко.
Григоренко почувствовал, как острая боль пронзила грудь. Он инстинктивно приложил руку к сердцу,— такое и раньше случалось, но массаж всегда помогал.
Белошапка быстро взглянул на Григоренко и, не говоря ни слова, кинулся со всех ног к машинам, которые, прорезая тьму светом фар, гудели вдали...
Минут через десять Остап вернулся на полуторке. Григоренко сел в кабину, с благодарностью кивнул молодому прорабу.
Когда Сергей Сергеевич пришел домой, Люба стояла у двери с черным ученическим портфельчиком в руках. Иринка в длинной ночной сорочке, расшитой небесно-голубыми листочками, укладывалась спать.
— Как у вас дела? — спросил Григоренко, обращаясь к Любе.
Но Люба не ответила. Она с испугом смотрела на осунувшееся, бледное лицо Григоренко.
— Мы сделали все уроки, папка, — защебетала Иринка.
— Молодцы, — проговорил Сергей Сергеевич, направляясь в гостиную. Но у двери он остановился и вопросительно посмотрел на Любу. Она будто приросла к полу — стоит и неотрывно смотрит на него.
— Вы... больны? — выдавила наконец Люба. — Может. .. «скорую помощь» вызвать?
— Не волнуйся, Любочка. Со мной такое иногда случается...
Люба покраснела. Как ласково он сказал: «Любочка...» Никогда никто ее так не называл. Или ей только показалось? Ведь она преувеличивает все, что касается его — самого дорогого для нее человека.
— Сергей Сергеевич, разрешите... — смущенно начала Люба.
— Что именно?
— Я прошу вас разрешить остаться мне... с Иринкой.
Услыхав это, девочка соскочила с кровати, подбежала к Любе и потянула ее за руку:
— Не уходите, тетя Люба. Не уходите. Завтра меня в школу проводите. Останьтесь, пожалуйста.
Григоренко усмехнулся:
— Да не стрекочи ты так, Иринка. В школу я тебя сам провожу. Хочешь, могу даже на машине подвезти.
— Не нужно меня подвозить. Пускай лучше тетя Люба проводит, как бабуся меня всегда водила.
Люба растерянно смотрела то на Григоренко, то на Иринку. Что делать? Уходить ей или остаться? А что решит он?
— Смотри, Люба, сама. Не пойдут ли нехорошие разговоры. Да и дома что скажут, если не вернешься.
«Разговоры уже идут, — подумала Люба. — Ну, добавится еще немножко». А вслух произнесла:
— Никаких разговоров я не боюсь. Мне их нечего бояться. Грязное к чистому не пристает, не так ли? А маму я предупредила, что иногда, когда уезжаете в командировки, буду оставаться ночевать у вас, с Иринкой.
— Смотри сама, Любочка, — мягко сказал Сергей Сергеевич.
Григоренко не знал, как горячо и самоотверженно любит его эта, на первый взгляд не очень красивая, девушка. Не ведал и того, как гордится она своей любовью. Только о нем всегда думает Люба, о нем — сильном, искреннем и честном. Но она никогда никому не скажет о своем великом и чистом чувстве. Эту тайну Люба сохранит на всю жизнь. Свою любовь она так глубоко скроет, что никто не догадается о ней. Люба будет жить его большой жизнью, радоваться его победам, переживать его неудачи. Все, что касается Сергея Сергеевича, будет всегда близко касаться также и ее...
— Спокойной ночи, — сказал Григоренко Любе, затем подошел к Иринке, поцеловал ее в обе щечки.
— Спокойной ночи, папка. Иди к себе. Мне с тетей Любой хорошо. Я ее попрошу, и она сказку расскажет. Тетя Люба их знает много-много.
Сергей Сергеевич ушел в свою комнату, сел за стол и опустил голову на руки.
«Неужели Оксана была близка с Комашко?.. Нет, надо с этим кончать! К чертям! Справлюсь с собою! Справлюсь! Останусь один! Навсегда...»
Чтобы успокоиться, Григоренко разыскал пузырек с лекарством, накапал в рюмку, налил воды и выпил.
Утром на строительной площадке появились двое: Лисяк и неизвестный Белошапке парень с болезненно-желтым лицом.
— Принимай гостей, начальник. Прибыли в твое распоряжение, — игриво повел бровью Лисяк. — Прищепа прислал. Сказал, что надо пару «тыкв» подорвать.
«Хорошая работа у Лисяка. Интересно, где он научился подрывному делу? Скверный парень, а вот поди ж ты... Сколько он ни шкодил на комбинате, но так ни разу и не поймался».
— В траншее две бомбы, — сказал Остап. — Нужно их взорвать.
— Это нам раз плюнуть. Показывай.
Пошли к траншее. По дороге к ним присоединился Яков Самохвал. Он небрежно поздоровался с Остапом и зашагал рядом с Лисяком. Белошапка не заметил, как Лисяк и Самохвал подмигнули друг другу, все идет, мол, как надо.
Заглянули в траншею. Она была глубиной в рост человека.
— Хороши «телятки»! — произнес Лисяк. — Фрицы, должно быть, оставили.
— Килограммов по сто каждая, — поддакнул Самохвал.— Такие штуковины здорово тряхнут!..