За милых дам
Шрифт:
— Это была страшная зима, ее назвали Зимой Ужаса.
— Почему?
— Ну… Schneebrett Grundlawine. Как это сказать по-русски… Великая лавина… лавина наивысшей силы… Поэтому погибло много людей…
— А-а…
— И еще погибли собаки… Которые искали людей, засыпанных лавиной…
— Ну, если собаки… Тогда действительно… Зима Ужаса. Собак жаль.
В комнате разговаривали двое. Мужчина и Женщина.
«Странная… Заказывает погубить человека и жалеет животных…» — Швейцарец Андреас Брасс с удивлением смотрел на свою новую возлюбленную. Обнаженная женщина сидела на постели с естественным, спокойным бесстыдством индийской скульптуры. Скрещенные ноги, гладкая с бронзовым отблеском кожа… Как маленький Шива или Будда… маленький Будда с темным женским лобком… «Чтобы не выглядеть при этом смешно и отталкивающе, женщине надо иметь очень красивое тело и быть свободной, естественной, как животное», —
— Ну расскажи еще про эти лавины… — попросила она.
— Да что рассказывать… Представь, что у тебя выдергивают ковер из-под ног и ты проваливаешься в неожиданную темноту, где миллионы рук скручивают и ломают все, что им попадается, и забивают в открытый, кричащий рот жесткий снежный кляп. У всех мертвецов, которых удается найти, рот всегда забит таким кляпом… Это может случиться с каждым лыжником, безмятежно подрезающим солнечный мирный склон горы, с каждым, кто не знает снега, как я… И необязательно лавина сметет село или завалит дороги. Может погибнуть один, когда в какой-нибудь лощине вдруг злобно зашипит и заструится, как песок, особый, зернистый снег… А те, кто катается совсем рядом, останутся целы.
Существует, видишь ли, шесть видов снежных кристаллов… Шестиугольные безобидные снежинки… Одни тают мгновенно, не долетев до земли, другие живут в ледниках миллионы лет…
Брасс замолчал, обдумывая предложение, которое сделала ему сегодня эта русская…
Он был знаком с ней совсем недолго, но бездны расчетливого холодного секса, открывшегося в новой подружке, сводили Андреаса с ума, затягивали, как та самая ледяная, все проглатывающая на своем пути лавина… Grundlawine… о которой эта женщина просила его рассказывать вновь и вновь.
В общем, Андреаса Брасса секс-туризм никогда не оставлял равнодушным… Брассу было двадцать три, и он был полностью согласен с известным афоризмом знаменитого путешественника: «Мир хорош еще и потому, что в нем можно путешествовать». Почему так нравилось путешествовать автору афоризма, Брасс не знал, но лично ему это занятие казалось приятным оттого, что женщины в разных странах были очень разными и ему доставляло удовольствие с этим разнообразием знакомиться. Секс, по глубокому убеждению Брасса, имеет ярко выраженные национальные особенности. Долгое длинное объятие — на всю ночь, характерно для северных народов, финнов, например, под стать продолжительной северной ночи — северяне рады лежать подолгу, не возбуждаясь и получая удовольствие только от тепла и крепости объятия… суровый климат сказывается… И мгновенная воспламеняемость южан, загорающихся при виде полоски обнаженной кожи. Таким семейная скандинавская сауна явно не годится.
Интерес Андреаса к теме был и теоретическим, и практическим, но погорел он именно на практике. Эта русская, с которой он познакомился у себя в Гшдатте — и ездить никуда не понадобилось! — кажется, требовала от него невозможного. А он не знал, сумеет ли отказать.
Спасатель в горах похож на аптекаря, который, беря в руки безобидное на вид вещество, знает абсолютно точно, насколько и в каких дозах оно смертоносно. Спасатель Андреас Брасс знал рецепт снега, который убивает. И теперь он впервые в жизни встретил человека — Женщину, которая тоже хочет его знать, но не для того, чтобы спастись, а для того, чтобы убить.
Господин Аркадий Ясновский хотел тишины. Не абсолютной — пусть в ней будет свист ветра, шорох рассекаемого лыжами снега — главное, чтобы она была не агрессивной, не такой, которая таит в себе опасности. И чтобы — никого вокруг, кроме него самого. Мальчишка-инструктор не в счет… Это раньше, в советские времена, любой гражданин Швейцарии был для него — простого советского ученого — «иностранцем», человеком высшего сорта. А теперь Ясновский сам — человек высшего сорта, а швейцарец со всеми его кантонами и Вильгельмами Теллями — всего-навсего бедный туземец, готовый тратить уик-энд на утомительные шоп-туры в соседнюю деревню, чтобы «затариться» пиццей по шесть долларов, потому что здесь, в фешенебельном курортном городке, «все очень дорого»… Ну, очень дорогая пицца, аж по шесть долларов… Один только Международный автомобильный альянс, пайщики которого все еще безуспешно ждут обещанные им машины, и завод, якобы все еще строящийся в Финляндии… один этот альянс принес господину Ясновскому суммы, которые восьмидесяти процентам населения старой доброй Швейцарии, не имеющего собственного жилья, показались бы фантастическими… А у него таких альянсов… Нет, инструктор, с его заботами о копеечной пицце, в блаженном одиночестве и покое господину Ясновскому не мешал — он замечал мальчишку по необходимости, как римская матрона прислуживающего ей раба или как собаку… Сравнение с собакой вдруг заставило Ясновского нахмуриться. Он не к месту вспомнил, как в бедной своей юности выгуливал за «почасовую оплату» чужих собак. И однажды на собачьей площадке дама в редкой по тем временам одежде — дубленке, разоткровенничавшись, стала объяснять, что ее дог Муля отказывается есть печенку и «чем его еще кормить, просто ума не приложу». «Мадам! — очень хотелось тогда сказать Ясновскому. — Можно я буду вашей собакой?! Черт с этим Мулей… Обещаю, я буду есть все, что вы дадите».
День сиял переливчатым светом, как новая, только что отчеканенная монета. И когда под окнами замелькала на свежевыпавшем снежке красная куртка швейцарца, точного как часы, которыми так славится его родина, господин Аркадий Ясновский был уже готов к выходу. Этот день сулил ему то, что удавалось с таким трудом приобретать за все большие и большие деньги — безопасность и покой. Полгода назад на господина Ясновского было совершено покушение. Его автомобиль взорвался. Погиб водитель. Господин Ясновский чудом остался жив. «Не пришло еще мое время, не пришло…» — подумал он тогда. Милиция, конечно, развела руками: заказное убийство раскрыть «практически невозможно». Но Ясновский разобрался без милиции. Они «поискали сами» в своем ведомстве, провели свое расследование — и нашли. Как он и предполагал, далеко забираться не пришлось… Ликвидацию заказал его собственный заместитель. Дурачок, можно спрятать все, что угодно, но нельзя спрятать, скрыть мотивы, особенно от того, кому они «ну до смерти» небезразличны… Мотивы — кому это, собственно говоря, нужно? — всегда выведут, как ниточка к обладателю клубочка. Они разобрались с энтузиастом-заместителем сами. И теперь Ясновский мог наслаждаться тишиной, снегом, солнцем, и даже женщины ему сейчас не были нужны. Он не взял с собой даже свою новую игрушку — Леночку, хотя это была довольно любимая игрушка.
Швейцарец остановился у края лога, который они собирались переходить, узкого и глубокого. Солнце безуспешно пыталось пробиться своим ультрафиолетом сквозь неуязвимый дорогой крем на полных щеках господина Ясновского. Ах, как все-таки замечательна жизнь: и свежий молодой загар, и нет опасности ожога… Господин Ясновский просто физически ощущал, как молодеет и подтягивается его приближающееся к пятидесятилетнему юбилею тело. Вперед, только вперед…
Там, где остановился инструктор, проходил узорчатый узкий разрыв, похожий на застежку-«молнию», припорошенный невинным снежком. Этот снег был таким ярким, новым, как в детстве, когда выбегаешь однажды утром в ноябре из дома в куртке нараспашку… Ах, если бы господин Ясновский углубился в детские воспоминания и припомнил еще и торт «Наполеон», который так любили печь в его семье… Припомнил, как многослойно это замечательное кондитерское изделие и как легко соскальзывает, сползает плотный корж с мягкого, скользкого крема. Конечно, не так легко, как один слой снега, плотного, твердого, слежавшегося, именуемого в горах «снежной доской», срывается с рыхлой зыбучей, как песок, зернистой основы…
Ясновский не вспомнил про «Наполеон», он только успел увидеть, как швейцарец приставил ладони раструбом к губам и проорал, пародируя рекламу: «Минто-он!» А потом подпрыгнул на лыжах и, отскочив назад, ухватился за ствол дерева. И еще Ясновский увидел, как снег вздыбился вокруг складками, как сдираемая со стола скатерть… И вдруг он начал проваливаться в кромешную снежную темноту, падать в объятие, похожее на стальные тиски. Он пытался выбраться и хотел открыть пошире рот, чтобы глотнуть воздуха… И тут ярко, как на мониторе, в памяти загорелось то, что он слышал неоднократно, будучи завсегдатаем гор, и чему никогда раньше не придавал значения. «Лавина. Избавьтесь сразу от лыж. Не открывайте рот». И он спасся от мгновенного удушающего действия снежного кляпа, ему удалось сбросить лыжи, и поэтому ему не скрутило, как рычагом, кости…
Вот этого Женщина не предполагала. Она надеялась, что Ясновский умрет. Просто умрет: страшно, но, увы, мгновенно. А он еще жил несколько часов, стиснутый в своем снежном склепе, где невозможно было пошевелить даже пальцем. И эту пытку даже она со всей своей ненавистью к нему не смогла бы изобрести… Он замерзал и задыхался, и слышал лай собак, голоса спасателей, которые по старинке прощупывали осыпавшуюся лавину, протыкая снег металлическими палками. Он настолько привык ждать нападения от людей, а не от стихии, что не взял с собой даже магнитную пластину, которая помогает быстро обнаружить засыпанного. Он много чего не знал о снеге, не знал и того, что замуровавший человека снежный покров пропускает звуки только в одну сторону и — никогда в другую. Те, кто остался под снежным саваном, хорошо слышат то, что происходит наверху, но их криков, их голосов и стонов наверху совершенно не слышно.