За милых дам
Шрифт:
Очень угнетала ее «плата за обслуживание»… То, что для иностранцев было всего лишь платой за обслуживание — автоматически подразумевающиеся десять процентов от стоимости заказа… Для наших это все равно были «чаевые», со всем тем унизительным смыслом, который вкладывал в это слово социализм.
«Наших» в ресторане вообще стало много — здесь полюбили проводить parties, вечеринки, «деятели культуры», кино и шоу-бизнеса. Видя их вблизи, а не на экране телевизора, Аня временами приходила в отчаяние. Лишь единицы: певица Алена Свиридова, Жванецкий, девушки из группы «Лицей», да еще почему-то Олег Газманов производили впечатление людей, чьи родители
Манеры — это когда французы одинаково обращаются и к жене президента, и к уборщице, называя их «мадам». У наших с этим туго… «Эй!» и щелканья пальцев сейчас не так уж и редки, как, наверное, когда-то в трактире братьев Колотушкиных, который Аня разглядела как-то на снимке старой Москвы.
Поэтому она больше всего любила воскресные утра, которые из-за немногочисленности посетителей остальные официанты недолюбливали. Обычно в это время в ресторан приводили детей. Папы, которые, по всей видимости, сильно провинились перед мамами накануне и теперь, заглаживая вину, обязаны были проснуться ни свет ни заря вместе с ребенком и отправиться его развлекать, чтобы смыть позор вечного упрека — «ты совсем не занимаешься сыном!».
Папам было явно тяжело «после вчерашнего»… Они заказывали детям мороженое, а себе пиво и вяло реагировали на детские восторженные восклицания: «Ой, посмотри, там Терминатор!» Но дети… по-настоящему радовали.
Может быть, потому, что Анна просто любила детей… Однажды чуть не расплакалась от умиления: по широкой ресторанной лестнице, обогнав отца, карабкался малыш, с трудом одолевая ступеньки и пыхтя в жарком комбинезоне. При этом он что-то сосредоточенно бормотал себе под нос. Аня прислушалась: «Господи, сейчас описаюсь, господи, сейчас описаюсь…» — отчаянно повторял человек.
Потом с Аней чуть не случилась беда… К ней за столик сели самые настоящие бандиты. Ели, пили — на семьсот долларов, а когда пришла пора рассчитываться, говорят: «А мы уже тебе отдали». Она — к менеджеру. А бандиты менеджеру заявляют: «Девушка деньги присвоила… ну, да ничего, вы ее простите, у нее, видно, трудности дома, мы сами разберемся». Анне же тайком грозят: «Голову оторвем, если не подтвердишь». Ну, в общем, ресторан ей поверил, встал на ее сторону, «секьюрити», то бишь охранники, бандитов заплатить заставили. Ушли они злые и пообещали вернуться и с ней разобраться… Чувствовала она себя оплеванной потом очень долго и дрожала от страха. Подстриглась, чтобы бандиты, когда вернутся, ее не узнали; перекрасилась и даже пришпилила к рубашке табличку с чужим именем — Галина. А они возвращались и не раз… Только ее не узнали. Слава богу. Знающие люди ей потом сказали: вот испугалась бы (на это у них и расчет), созналась бы в том, чего не делала, и пропала бы… Так они людей на крючок и берут».
В общем, к своим двадцати с небольшим годам Аня не теоретически, а «вживую» знала, что такое
И вдруг такой финансовый шанс! Преподавать английский богатой высокопоставленной даме. Такая работа, такие конверты…
И все-таки что-то останавливало Анюту… Ощущение дискомфорта или даже опасности было даже больше, чем тогда в ресторане с бандитами…
«А может, ну ее, эту Марину Вячеславовну?» — спрашивала Анюта сама себя перед сном. Именно сама себя — посоветоваться-то ей больше было не с кем…
Вопрос был поставлен ребром, очень прямо… Можно сказать — в лоб. Так что увиливать от него было нельзя. Потому она так же прямо себе на него и ответила: «Ну ее!»
«Пусть проваливает куда подальше со своими тысячедолларовыми джемперочками и конвертами…»
«Не поеду я к ней в это Стародубское, не поеду…»
«И все тут!» — передразнила она Ясновскую.
«И не уговаривайте», — решительно заключила Аня своей монолог.
Хотя уговаривать ее было решительно некому.
Мирную домашнюю тишину нарушал только звук кленовой ветки, царапающей снаружи окно. Это была домашняя тишина… Под рукой скользящее полотно простыней… Они пахли лавандой, которую ее мама всегда клала в большие бельевые шкафы… Мама всегда говорила, что в настоящем доме у хорошей хозяйки должны быть большие шкафы, в которых не тесно и набито, а просторно и много места, и где лежит неизменная лаванда.
«А задаток?!» — вдруг вспомнила Аня.
«Деньги я отдам…» — засыпая, подумала она.
Однако если судьба желает потуже затянуть узелок на попавшемся в ловушку, она делает это незамедлительно…
На следующий день, в воскресенье, Аня Светлова уже и не вспоминала о своем решительном отказе учить Марину Вячеславовну английскому языку…
Ее обокрали. Самым наглым и бесстыжим образом.
Вернувшись с рынка, она расстроенно вытаскивала из пакетов приобретенную снедь и не глядя отправляла в холодильник. Это, в общем-то, было на нее не похоже — обычно она получала удовольствие от своих хозяйственных хлопот…
Но сейчас она была, мало сказать, расстроена… Просто выбита из колеи.
Надо же… Вытащили из сумки кошелек, пока она разгуливала по рынку. Она отлично понимала, что это, «разумеется, пустяки» по сравнению с настоящими неприятностями и что надо легче воспринимать такого рода происшествия… Но «легче» не получалось. Стоило ей подумать о том, как она могла бы распорядиться той суммой, которую у нее изъяли… И непреодолимое желание вернуться на рынок, а точнее, как говорил Жванецкий, — «въехать туда на танке» захлестывало ее.
«Ах, дурочка… Ах, растяпа!» — корила она себя. Чувствовать себя облапошенной — ощущение малоприятное… Но Аня поражалась несоразмерности своей непомерно бурной реакции с происшествием (все-таки действительно отнюдь не катастрофическим).
Она припомнила объяснение психологов: кража для нас все-таки больше, чем просто потеря денег… Кража воспринимается человеком как покушение, как попытка разрушить «его мир», который он с таким тщанием выстраивал. Строил, возводил, как ребенок дом из песочка, а мимо шла какая-то горилла, пнула ногой — и привет…