За мной следят дым и песок
Шрифт:
— Потому что пригоршня с недозрелым — легче, чем пригоршня с трудами, — отмечал попутчик или разносчик с бородой, облетевшей — в куст, в эту беседку для пташек.
— И лопнула доказательная база вашего существования… — констатировал асимметричный, с отбитым и путаным лицом, кое-как водворенным на точку. — Пали конюшенные переборки, очищаемые воинством неба: продуваемые и промываемые, погромленные его громами и пропитавшиеся ревом светлых лайнеров самолетостроения… или только ревом живущих? Осыпался стол, вхолостую крутивший тарелки во взлизинах — в ноль-диете, и строчивший доносы. Рухнули койко-доски, где околачивались подколодные сны и глодали вашего учителя, и антресоли, то и дело сплевывающие —
Обнищавшая до грифа, удлинив слух — воронкой ладони и едва расслышав, отвечала дрожащим голосом:
— Доносы имени вашего носа! Каждый день учитель доносил до нас только любовь — полную шинель и маленькую пилотку. Да! Из закоулков его шинели, с западного и с украинского ее фронтов нам порой высыпался гостинчик! А люди, отрезавшие ему угол дома, пользовали за буквы — капусту, картошку, морковку, горох… Расписывали свое житье-бытье — свеклой и… да, яблоками и грушами! Дневник приусадебного вершка и подшивка погод… Так что не знай я вас, юноша, тысячу лет, я бы объявила, что вы — толстый враль. Что вы — клеветник!
— Правда, я не услышал выигрышное слово знание, часто прилипающее к слову учитель, ну да я обычно не вслушиваюсь в чужие речи… — бормотал асимметричный и гремел вспышками, и шуршал арканами и слоящимися сетями дыма. — Где же вы меня столь пристально изучили, дорогая оморковленная и огорошенная?
Вытряхнувшая из ручной слуховой воронки — недослушанное, отирая о чалму — птичью судорогу с ладони, а может, дезинфицируя руку на шелестящем фитиле, добронравно отвечала:
— Да все вы одинаковы! У меня с вас такое ощущение, будто мы сорок лет прозябали в браке.
— Слушайте, я всегда знаю, как должен поступить — заблудившийся в идеалах, идолах и священных шакалах, и как — понесший грязную поварскую руку к приправе крысиный яд, и как — покатившийся вразнотряс с поста, и подношу советы, снабжаю, жалую, жертвую от себя, не считаясь ни с рабочим графиком, ни с дороговизной — ведь в каждый совет вкладываю столько теплоты! Души, соседних органов… — вздыхал снискавший полувыплывшее, полузахлебнувшееся обличье. — Кто, если не я, рекомендует, на который пляж выброситься голубым китам и прочим бутылконосам? Как прослыть — высокоморальным, непогрешимым? Но абсолютно не уверен, что сам поступлю хотя бы — прилично. Хотя бы сочиню стильное оправдание. Я даже для себя всякий раз — нов, а вы говорите…
— И уверены, что для меня это — неожиданность? — фыркнула сдувшаяся до грифа.
Разносчик-попутчик, нацепивший бороду — попутчицу птиц, дразнил причет редуцированной до грифа:
— Вы подумайте! Ах, вы подумайте… буде вам иногда неймется думать! — и вменял старушенции: — Если вы — еще в богатырской фазе и можете ощипать горы и запрячь реки, в общем — живете не по средствам, то не исключено, что ваш наставник — в противофазе. Выпустили годность — из сруба и из его аскетов, и из плантации! Конечно, на время… только до морковкина заговенья. Вытрясли из франтоватого армяка — изюм, сахар, муку… Намазывайте на лицо печаль, все же сетование надежней смеха, и сердце при печали лиц делается краше! А лучше — оглянитесь на своих засыпавшихся и на пользу, насочившуюся из них — под облака. На книгу их жизни — с рисовое зерно. Превосходный экземпляр. Выставочный, но не библиотечный. Так что подрядите себе у любви — нового законоучителя и другие уроки.
Стригущее Контральто рядом с Вашим Корреспондентом, заедавшее раньше — возрастное изделие колбасу, теперь цепляло последние поступления или, слушая музыку вселенной, продавливало в ее оркестры — газонокосилку:
— Посадили якорь и собрались жить всегда, но ударило в голову — и передумали. Сейчас так мало последовательных людей!
Непокорные, прорастающие сквозь стрижки и поучения, пришепетывали:
— Когда столько собираешься, обязательно что-нибудь упустишь. Например, где находишься и что с тобой происходит. Или как тебя звать — и зачем?
— Вместо несгораемых букв — съедобные, вырванные у грунта и вырезанные из воздуха, уровень нектара в алфавите не уточняем… Вместо барака — этажи стервятников, примерки, прикидки, ориентировки… — бормотала конфузная Клок. — А принеслось ли нам что-нибудь — совпавшее с замыслом, не на замену, непереходное? Хоть что-то или кто-то исполнит возложенную на него подлинность? Или — хлебные золотые шары, восковые перевертыши, заимствование, подлог, предварительное расследование, виселица… Хлебные шары, восковые замочные скважины, подражание, плагиат, рецидив, гильотина… Шары, круглые идиоты, пли!..
Разносчик и переносчик с застрявшими в бороде не то ягодами, не то сухими листьями и мелкой птахой ставил дело на ребро.
— Бомбардирую — встречной головоломкой, дорогуша. Как раздать сотню-другую подлинников — всем заслуженным желающим, построившимся в кольца и в петли? Развернуть не числящую конца процедуру — в очаге цейтнота и мер? Ужо не затевайте, не затягивайте несправедливость. К тому же топоры и лопаты для раздач туповаты. Да и получатель.
— Зато те, кто парятся с большим носом, тоже — не с малым хоботком! — ободряюще говорила Прима, и возможность ликования выщелкивали привязавшиеся к несравненной браслеты или мониста, и отсылали на круг барабанов и тамбуринов, конго и бонго, и сносили на пояс спелых зерен, стучащих в нивах колосьев, и в иные толкающиеся гроздья, перебрасывали на танцующие в строке буквы и прогоняли по всем связям, и катились достучаться до последних пересечений и случайных подобий — до ординарного треска побоев… до рыб, где-нибудь отбивающих хвостами — большой час освобождения из хлябей.
Ваш Доброволец скорбит о неразумных, поначалу спаявшихся — под его проницательным рассуждением, о пристроившихся к его прозорливости и аналитичности, о нашедшихся — его находчивостью и заполнивших бал слушателей вместо званых, и прогорели, ибо все зачем-то переводили на ничтожные собственные передряги.
Ваш Тот, кто слышит многие языки, чтящие привилегией обратиться — к нему и только к нему, откуда ни изыдут, тужит — о непоследовательных, с легкостью удалившихся — от предъявленного Вашим Корреспондентом, схватившим за бока — саму экзистенцию, горюет о резвых выбывающих, о донельзя быстротекущих, дай скорости — поднявшим все паруса их газет — на плацу охлократии! Потешается над гундосым газоном разинь, кто готовы дойти аж до Гекаты и спустить ей кое-каких собак, но доплывут ли — хоть до сумерек? Истинные клочья полдня, прикрывшиеся от смертной боязни — сходством с полынью, упрятавшие скальпы — в сизый и цинковый окрас, во всплески рук, загородившие физиономии в почках дрожи — молниеотводом: уворачивающимся от попадания гнутым носом, и сдавшие все свои струны — каким-то ископаемым позициям и подержанным побегам, итого — смрадному вздору.
Дата сообщения: хищный клекот кружащих над эспланадой стрел: разросшейся — и горбуньи, посвист сорванных с бочки времени обручей — или снятых со спиц кругов легче пуха. Библиотечный ветер, листающий фолианты деревьев и глянцевые подшивки подроста, метущий со страниц — и букву, и целые образы, и ниспосланное бумажному шелесту — странное заявление Клок:
— Так они себя выдают! Заливаются импровизациями, каламбурами, остроумием… И вдруг слышишь, как, забывшись, под самым транслятором звонко переворачивают страницу.