За мной следят дым и песок

Кокошко Юлия Михайловна

Здесь втесался очередной неуместный язык — и сквозь карканье спичек и прерывистый шорох курений невинно комментировал:

— А может, ударник тапер подобрал — удачную музыку к вашей жизни?

Втесавшийся, как с большой вероятностью допустил Ваш Внешкор, низок и статью, и бытием — наверняка подаются ему по обходной, спотыкающейся ветке, стержень лица с той же вероятностью выгнут — по светилам в убытке, правые символы подскакивают, левые — сползают, устойчиво сопровождаем пальбой, очевидно — захватанных дверей, присутственных и возничих: толкаемы и пинаемы, вспоротая тумаком подкладка комкается — сразу перед входящим, внутреннее наполнение дано пучками, или занят выуживанием подъемов и высасыванием взлетов из дурно пишущих ручек и бумажного: из присборенных в журавля и в беса — платежных квитанций и штрафов. Вес втесавшегося — за пятьдесят урождений винограда и миндаля, точнее — картошки и бобов, анчара и волчьего лыка, и по пяти десяткам — его зеленым и стольким же желтым кровлям над стволами, сам же асимметричный объявил, что беспрерывно

позиционирует себя — представителем неравнодушной общественности. К чему полагать или находить — беспошлинно, если позволительна пошлость — выложить находки в позицию? Не слепцам, но визионерам готов предстать — под говорящим гражданским именем Максимилиан, во всех правах и чаяниях, и каждое догнать — до максимума, или в чем-то тоже не вызывающем расслабления: в прокурорском или в светском, но цикличном, не сносимом — веками, тем паче — баграми и струями брандспойта… дайте хотя бы — непромокабль! Плюс качественный аксессуар — например, замешавшиеся в вереницу пуговиц — субпродукты, значки с надписью: «Долой!», «Гнать, как бешеных собак!», или магнетизирующее колористическое решение: перчатки, ноющие — алой мастью. Но скорее восходит — к бунтарям, протрусившим — в задний ряд, чтобы параллельно опротестовывать что-то — в соседской деревне, кропать критический опус или углубиться в чей-нибудь президентский мемуар и в техническую инструкцию. Невзирая на желание Вашего Внешкора, чтобы — разом прошел, не пытался ни пройти, ни отложиться от говорения — и за фуршет во французском посольстве, и за встречу с песней, однако вступал и вворачивал — и редкостно не отпал.

Вторая в выпавших рядом, чтобы поддержать Вашего Корреспондента, вела доклад — не то квинтой, не то септимой к кокнутым трубам, гнилым отливкам и металлоизлишествам, свинченным со сверхмощного агрегата как безвкусица, вкусовщина и увозимым на переплавку. Судя по всему, неутомимо сдувала лиловое сестринство полыни — с челки, а также влияние караульной башни — с нагромождения щек и с массива платья, прикопавшего под цоколь — щиколотки в белых носочках и негнущиеся сандалеты. Деталями тоже интересничала, раззиявшись амбразурой — в боевом ярусе предплечья: то ли взвившийся ставень, то ли конфузный клок флага или рукава, рассекретивший на коже — штемпель оспы или позорное клеймо. От второй в поддержавших разило щелоком потерь — не менее тридцати с прихлопом — и образцовым презрением к первой сотне. Несомненно, чревата — пересказами вещих снов и апофегмами мастодонтов, переложенными — шелухой театральных билетов, открытками с мировой живописью и карамельными фантами — или визгом ящиков на вытяжке из буфетов и шифоньерок и писком склянок и настоек, не беспременно — исцеляющих…

— А на меня налегают — еще с рассвета! Ворвутся с их последними известиями, без которых я — морось и слизь, и уж не бросят — битый день метут от языка к языку! — обрушила на Внешкора свое соучастие вторая Клок. — С голубеющего крутояра спускается — болтун ночи, этот, чтоб дотянуть до моего пробуждения, взбадривался чем мог — и едва волочит события, не смущаясь запинаться в растянутых словах и оскальзываться — на ударениях! И пока шмонают планету на очередную рапортичку, уже утренний таратор в недоразвеявшейся бесконтрольности путает исторические даты, перебрасывает полководцев с триумфальных побед — на сухой разгром, безупречных рыцарей — на мародерство, припечатывает знаменитые философские сочинения — комедиографам, а прожигателей минувшего мира выталкивает — на нашу временную рокаду и уверен: кто дирижирует музыкой — тот ее и родил. Протаскивая это — мне, бывшей замужем за первой скрипкой, а не за кем попало!

— Вы бесповоротно не правы, миледи! — вновь ввернулся асимметричный Максимилиан, и угол его рта оседал, а другой взмывал и кренил усмешку к утоплению. — Благородный эфироносец раздает сущностям — свежие имена и нехоженые дороги, иногда непролазные, прикрепляет к ним новые действия и противодействия!

Зато несравненная в поддержавших, живейшая Прима, азартно впечатывала ладонь — в плечо асимметричного непрошедшего, в эту почти твердыню или насыпь при ораторской кафедре и трибуне, и восклицала:

— На том стоим! Не тащимся замуж за мелкашку рояль! — и вкрадчиво предлагала: — Кому же, как не вдове таковского реквизита, передушить молодых невежд — их собственным срамом! Их самой срамной струной. Не ленитесь, черкните в какой-нибудь комитет!

Ваш Прямодушный должен признаться, что, даже уловляя определенную непочтительность Прима-сочувствующей — к куда более второй, хоть и нагребшей на мину — вдвое гуще изолиний и бергштрихов, переложенных — нарезкой полыни, и бровастых тильд — в дубле, и прочих маркеров и клякс с кой-каких мираклей, он бы с приятностью примкнул к несравненной — и к этому ее слову, и к любому ее звену, но ни секундой не вверился — напыщенному сожительству конфузницы со снарядом «Первая скрипка» и спихивает двуединого, явленного разрушенной плотью и зарешеченной скворечней, в фантомы, похоже, привычные — второй поддержантке Клок, в надувательство, хотя кто препятствует — быть первой скрипкой в драпающих с поля боя, и той же — в кандидатах на растопку широкозевой пещи…

— Дикарь, перенявший третью вахту, с любой новости непременно свернет на усладу толпы — футбол, чтоб пилить его долго и сладострастно, — ровным голосом продолжила конфуженная Клок. — Прервут — лишь бисы президента, чеканящего свои изречения от вечера и от утра —

каждый час наново. За ним подожмется премьер-министр и тоже строго перецитирует себя, а после — голубь мира, министр иностранщины, и его голубицы с актерским произношением заклеймят двойные стандарты Америки… Седьмой язык, силясь молвить, пройдется по всей гамме: э-ээ… м-мм… а-а… и-и… но соединения звуков не по подобию, а по смыслу от него уворачиваются. У десятого стабильно урчит живот, слышно, как в подстанции булькает, плюхается, всплывает, упихивается… напряженнейшая перистальтика, да облетит Господь сему праведнику — самоотдачу! Зато пятнадцатый пригласит на доверительные перезвоны со слушающими — надежных управленцев и крепких хозяйственников, трепетные сердца, кто оплачут дезориентированных — тунеядцев, монад, не желающих вкалывать без сна и отдыха, недотумкавших: тем выше счастье, чем выше — производственные показатели! Тут на проводе в самом деле откуда ни выползи — старый трутень… вряд ли — с проверенной записи, скорей — натуральный, ведь не трудится и не прядет, подрастил сладкой жизни — на рубль, а накидывает требования: дай ему — койко-место, чтоб засеять лебяжьим пухом, да не срежет его ветер щелей, и три, а то все четыре стола — как случатся утро и перелом дня, и будут полдник и вечер, и еще разделить столы — с женой, или врет, что — с сестрой, или с безымянной колотовкой, и неделю отпиливать кусочки — внучатому хулигану и накрыть эти киндер-сюрпризы селедочным маслом, перескакивать — из одежды в одежду и уплетать лекарства, которые за сто улиц — дешевле, а к дармовой панацее не хочет тянуться — ногой, но нестись на ракетах — автобусе и трамвае… хорошо, не смекнет, что можно — не только в аптеку, но и — в консерваторию, в оперу, на вернисаж… и вот-вот вывалит на пятнадцатого — полный список. Но ведущий сам не промах — на второй же выкладке бодро гаркает: — И так далее, и так далее, правильно я вас понял?.. И передает микрофон — встречающим Новый год, семейству нестандартной ориентации: вместо елки наряжают в стразы — домашних питомцев, бразильских тараканов — и сетуют, что за контингентом приходится погоняться.

Конфузную не летающую, но подскакивающую на клочке рукава тоже перебивали.

Возможно, в несравненную Приму вселялся дьявол — и вскипал, и, пробросив из недр ее свинское хрюканье, надсадно входил в регистр кошачьего воя. Несравненная извлекала из-под каких-то недозаверченных на ней крышечек и недодавленных пробочек — бородавчатого малютку, дьявола или телефон, обрывала оргию «Скотный двор» и, приставив к уху, кричала:

— Слушай, ты же звонил час назад. По-твоему, с тех пор моя жизнь глобально поменялась? Так полмиллиона мне в лиф не засыпали! Козлик, не накаляй меня! — и стонала сквозь зубы: — Как я ненавижу монологи длиннее первой попытки! — и сжимала раздувшееся горло ушлого малыша, дьявольского заморыша, и перекрывала играющие в нем вихри — особым рекламным голосом, густым и светским: — Лучшие подарки — от супермаркета «Полет орла»! Если у вас уже есть — все, только в магазине «Налет орлов» вы найдете — еще что-нибудь для себя, для друзей и врагов. Цвет — морозный жемчуг! Раскисший асфальт! Недужащее железо! Только наши орлы с удовольствием налетят на дорогого клиента и навялят ему — эксклюзивный хлам…

Рядом с Вашим Ополченцем оживлялись новые языки и показывали — острые реакции на насущное, воспаленное — и зудящее контральто газонокосителей:

— Никогда не берите колбасу в «Орлах», их колбасе сто лет, ни кусок не моложе!

Наставляемые распоясывались — в непокорных и отращивающих вновь свой брюзгливый шелест, и смахивали с себя подрезку:

— Да что за разница, век змее — или год, все равно пока не оприходуешь до хвоста, не переложишь по членикам — в утробу, уж не забудешься, а наутро несешься — за ее сестрой.

Несравненная Прима, понизив голос до прощальных взмахов батиста и драдедама, до уцененных поцелуев, бросала на север от себя — цепенящее, к югу — вгоняющее в жар, а последки — в телефон:

— Козлик, я же сказала: не накаляй меня до преступных намерений! — и, отняв заморыша от уха, отрясала с него температуру и играла зорю. — Этот козлиный язык тоже меня окружил! — объясняла Прима. — Кстати… — тут из-под каких-то сосредоточенных на ней клапанов, недозащелок и створок выходила стопа пестрых флаеров, завизированных горбатым клювом. — Супермаркет «Полет орла»! — громко объявляла Прима и раздавала пестрые. — Наши адреса по всему городу… Наши транспорты из медвежьих дыр мира… Наш банковский счет…

Конфузная Клок, обнаружив, что тирада ее не обрастает полоротыми слушателями, и на том не сломившись, несомненно, подхватила полдневную газету, оставленную читающей эспланадой, и, укатав проблемные статьи и актуальное фото — постановочное и репортажное — в скалку и в палицу и опробовав в воздухе на свист, отгоняла параллельные и перпендикулярные шумы и продолжала:

— Но чем ближе к мраку, тем обстоятельней вахта языков — и со вкусом разбираются, прав ли узник совести, в солидарность с другим ее колодником зафестиваливший голодовку, и выясняют: сухую — или совесть им подливает? Отирает уста уксусной губкой? И загораются провести опрос: как, по мнению слушающих, ловчее насесть на власть — насухо или с мокрым? Но опять звонит неучтенный, объявляет себя инвалидом по зрению и просит плачущим голосом: у меня совсем нет денег, не сможет ли кто-то мне помочь хотя бы вышедшим из моды пальто?.. Разлюбезный вы наш, непререкаемо лепят безглазому инвалиду, при чем здесь моды на пальто, у нас же другая тема передачи! Звоните в вашу тему.