За нами Москва!
Шрифт:
Михаил Ефимович быстро обдумал слова генерала. То, что приказ ему отдает начальник ГАБТУ через голову его непосредственного командира, было, конечно, необычно, но вполне объяснимо. Танковые бригады стали новым типом соединений в составе РККА, ничего удивительного, что Федоренко лично руководит ими, тем более что с командиром корпуса генерал-майором Лелюшенко Катуков еще не имел случая познакомиться. Тревогу вызывала задача: прикрыть направление на Тулу: раз нужно прикрывать, значит, существует угроза…
— Задача ясна, — ответил комбриг. — Разрешите вопрос?
— Разрешаю, — ответил начальник ГАБТУ.
— Яков Николаевич, что происходит?!
Полковник решил обойтись без церемоний и задал вопрос в лоб. Он знал Федоренко и надеялся, что тот не пошлет его подальше, а разъяснит обстановку, хотя бы на этом направлении. Некоторое время на том конце провода молчали, затем усталый, какой-то постаревший голос генерал-лейтенанта произнес:
— Немцы прорвали фронт на участке Ямполь — хутор Михайловский. Сегодня днем захвачен Севск, на Орел наступает 24–й танковый корпус. Между ними и Тулой наших войск нет. Миша, ты должен успеть, выдвигай все что есть, третий батальон оставь в Кубинке. — Генерал говорил спокойно, размеренно, но в голосе чувствовалась смертельная усталость. — Одновременно с тобой в Мценск прибудут 34–й полк НКВД и сводный батальон Тульского оружейно-технического училища. Организуешь взаимодействие, если надо, подчиняй их себе. Все.
Катуков положил трубку и несколько секунд сидел неподвижно, собираясь с мыслями. Внезапно в комнате стало светлее, и, обернувшись, комбриг увидел капитана Никитина с керосиновой лампой в руке, начальник оперативного отдела, разбуженный разговором, молча ожидал приказаний своего командира. Открылась дверь, и в горницу ввалился заспанный комиссар, за ним вошел всегда аккуратный, интеллигентный начальник штаба подполковник Кульвинский.
— Ну ты так громко крикнул: «Что происходит?», что мы как-то все разом проснулись, — развел руками на невысказанный вопрос комиссар.
— Проснулись, значит? — протянул полковник. — Ну тогда спешу обрадовать: бригада выдвигается на фронт, немедленно, сейчас же.
— Нами затыкают дыру? — спокойно спросил начштаба.
— Дыру… Да мы в этой дыре будем болтаться… — Полковник выругался. — Похоже, там не дыра, там хуже. Как бы не оказалось, что мы и будем новый фронт. Времени нет, к утру погрузку нужно закончить!
Наблюдая, как последние танки закрепляются тросами на платформах, Катуков подумал, что, пожалуй, месяц тренировок не прошел даром. Бригада снялась с места без проволочек, выдвинулась на станцию быстро, без заторов и обычной в таких случаях путаницы, погрузку вообще завершили в рекордные сроки. О том, насколько большое значение придавалось их выдвижению в Мценск, говорило присутствие начальника военного совета бронетанковых войск, армейского комиссара 2–го ранга Бирюкова. Высокий политработник выступил перед людьми с короткой, но прочувствованной речью, сообщив, что они идут на фронт выполнять специальный приказ Сталина и раз уж входят в состав гвардейского корпуса, то должны приложить все усилия, чтобы самим получить это высокое звание. Рассусоливать комиссар не стал, понимая, что никакое напутствие не стоит задержки с погрузкой. Головным должен был уйти эшелон с первым танковым батальоном и мотострелками, туда же комбриг приказал погрузить свой штабной автобус. Последние танки еще крепились и маскировались брезентом, когда раздался свисток паровоза, комбриг повернулся к Бирюкову, козырнул и побежал по платформе вдоль тронувшегося уже состава. Поравнявшись со штабным вагоном, полковник протянул руку, и его втащили внутрь. Чуть погодя вслед за первым двинулся второй эшелон, за ним третий, стоя на перроне, Бирюков глядел, как уходит в ночь 4–я танковая бригада.
Старший лейтенант Петров молча смотрел в маленькое окошко теплушки — мимо проносились полустанки, перелески, поля, с которых не так давно убрали хлеб. Эшелону дали «зеленую улицу», и он мчался на юг, не тратя время на то, чтобы пропускать встречные поезда. Молодой командир подумал, что за последние сорок дней он уже второй раз едет на фронт, причем с новой частью, дважды он терпел поражение, терял машины и людей, каково будет сейчас? Он начал сворачивать козью ножку, подошедший Бурда достал свой кисет, и через некоторое время оба курили, глядя на однообразный придорожный пейзаж. Настроение в теплушке было неважное — внезапный подъем, ночной выход и тяжелая, непонятная речь армейского комиссара 2–го ранга наводили на мрачные мысли. И Петрову, и Бурде была знакома такая спешка, оба понимали: на фронте происходит что-то совсем нехорошее, и бригаду, судя по всему, бросают в самое пекло. Похоже, точно так же думали остальные танкисты, здесь не было тех, кто не понюхал пороху в летние месяцы, и даже вечный балагур и скоморох Безуглый молча лежал на нарах и смотрел в стенку. В воздухе витал невысказанный вопрос: «Сколько можно? Когда начнем воевать как следует?» Составы шли к Мценску, и все понимали, что теперь за спиной не просторы Украины, не леса Смоленщины, фронт приближался к Москве, и права на ошибку у них не было.
Первый эшелон 4–й танковой бригады прибыл в Мценск вечером третьего октября. Ожидая, пока выгрузят штабной автобус, Катуков сошел на платформу — после полутора суток безостановочного движения приятно было размять ноги на твердой земле. Погода не радовала — фронт встречал холодным северным ветром и отвратительным косым дождем, впрочем, с другой стороны, это гарантировало, что, по крайней мере, до утра их не засечет воздушная разведка противника. Разгрузка шла споро, эшелон подали торцом к бетонному пандусу, и трудностей с техникой не ожидалось. Автобус уже съехал на землю, пора было начинать разбираться в обстановке. Оставив Никитина и Кульвинского руководить разгрузкой, Катуков вместе с комиссаром сели в автобус и, прихватив на всякий случай четырех красноармейцев из мотострелкового батальона, отправились выяснять, что происходит в городе. Не сразу нашли выезд из привокзального лабиринта заборов, депо, бараков, частично превращенных бомбежками в груды обгорелых бревен и битого кирпича. К счастью, Кондратенко, личный водитель комбрига, был мастером своего дела и, что немаловажно для шофера, умело и внушительно ругался, так что дорогу им уступали без разговоров. Мценск был небольшим городом, и автобус проскочил через него без задержек, полковник отметил про себя, что войск в городе нет совсем. Подъехав наконец к Симферопольскому шоссе, комбриг понял — обстановка хуже, чем он предполагал: со стороны Орла на северо-восток сплошным потоком шли подводы и машины, штатские и военные. Это не было организованное отступление или эвакуация, это было бегство, отвратительное в своей беспорядочности, он почти физически ощущал панический страх этих людей.
— Черт возьми, — прошептал комиссар. — Да что там произошло? Кто сейчас в Орле?
— А вот это мы и попытаемся выяснить, — стиснув зубы, ответил комбриг. — Ищи машину с командирами, чтобы фуражек в кузове побольше было. Красноармейцев останавливать бесполезно — все равно ни хрена не знают, да еще на пулю нарваться можно.
Искомый автомобиль показался через десять минут, и Катуков в сопровождении двух бойцов с ППШ вышел на дорогу, властно поднимая руку. Трехтонка остановилась, Михаил Ефимович пристально осмотрел людей в кузове. Командиры были в немалых чинах — от капитана до полковника, но ему нужен был тот, кто руководит ими, он искал его и не находил. Наконец открылась дверь кабины, и из машины вышел человек с петлицами генерал-лейтенанта в грязной, потемневшей от воды шинели.
— Кто вы такой? — отрывисто спросил генерал-лейтенант и осекся, натолкнувшись на холодный взгляд из-под кустистых бровей.
— Командир четвертой танковой бригады полковник Катуков, — четко выговаривая каждое слово, представился комбриг, резко вскинув руку к фуражке. — Назовите себя, товарищ генерал-лейтенант.
Субординация летела к черту, но полковник был вне себя от ярости — он был сыт по горло бардаком и желал знать, какого черта генералы бегут из Орла в общей толпе. Здесь главным был Михаил Катуков, командир танковой бригады, что разгружалась сейчас на станции, Михаил Катуков собирался выяснить, что произошло в Орле, и, не задумавшись, допросил бы даже командующего фронтом, попадись он ему на этом злосчастном шоссе. Комбриг ожидал вспышки деланой ярости, возмущения и угроз, но вместо этого генерал устало отдал честь и мертвым голосом ответил:
— Командующий Орловским военным округом генерал-лейтенант Тюрин. Командиры в кузове — мой штаб.
Он посмотрел на полковника и добавил:
— Вы здесь как: с бригадой или как я — без войск?
— Товарищ генерал-лейтенант, — вздохнул Катуков, — давайте сядем ко мне в автобус, во-первых, там удобнее говорить, во-вторых, можно карту раскинуть. Бригада разгружается на станции, мне приказано прикрыть направление на Тулу, а я даже не знаю, что происходит в Орле.
В автобусе генерал снял фуражку, потер лоб и глухо сказал:
— Орел взят немцами сегодня днем. Войск в городе практически не было, о том, что на нас идут их танки, мы ничего не знали, они свалились как снег на голову. Я потерял связь с теми немногочисленными частями, что были расквартированы в городе, и принял решение прорываться. — Генерал помолчал и добавил без всякой рисовки: — Возможно, было бы лучше, если бы я остался там.
Катуков ничего не ответил, молчал и комиссар. Ни один из них не знал тогда, что отчаянное сопротивление разрозненных частей в городе продолжалось до вечера. Аэродромная обслуга, артиллеристы, не успевшие развернуть свои орудия, десантники, высадившиеся на аэродроме прямо под огнем немецких танков, дрались до конца, выиграв тот день, что был необходим Катукову. Лишь после 21:00 части 4–й танковой дивизии уничтожили последних защитников города на аэродроме, при этом два танка было сожжено бутылками с горючей смесью.