За наших воюют не только люди
Шрифт:
Заяц был тут же выпотрошен и зажарен. Притом парень даже не потрудился вновь разжечь костер, он провел рукой над покрытыми серым пеплом углями и они вспыхнули ярким пламенем, в которое он немедленно кинул несколько сучков. Вскоре зайчик, пахнущий костром, был почти полностью съеден, а юноша был готов к дальнейшему путешествию.
Он шел без остановки почти до полудня, утренние тучи разошлись, появилось солнце, немного потеплело. Постепенно лес редел и неожиданно оборвался, впереди до самого берега простирались многочисленные пожни, за которыми виднелись десяток
Увидев движение около одного из домиков, он подошел туда.
Рядом с домом суетилась пожилая женщина, платок на ее голове оставлял открытыми только глаза.
– Бабушка, позволь с твоего колодца воды попить,- попросил парень.
– Ой, сердешный, испей, испей, у меня водица чистая, сладкая. Дед мой еще колодец энтот копал. Откуда же ты идешь малый, да еще в лаптях, я ныне молодых в лаптях и не припомню, когда видела.
Парень вздохнул и сказал:
– Да сын я Вахромея кузнеца из Янчево, может, слыхала про него.
Бабка выпучила глаза:
– Да ты, что, ведь не было у него никакого сына! И жены не было, что ты паря плетешь!
– А вот и была, - непреклонно заявил хмурый крепыш, - она вроде даже с этой деревни, Мария Волкова это.
Бабка охнула:
– Так это же моя племянница, Катькина дочка была, она уж, двадцать лет тому, как пропала, то ли утопла, толи медведь задрал.
– А вот и не утопла,- мрачно сообщил парень, мать это моя была, отец ее в лесу нашел, она уже две недели бродила, изнемогла. Она с ним зиму зимовала в лесу, полюбились они, а когда я родился, в родах и умерла, меня батя один поднимал, и не показывал никому.
Бабка села на бревно и заплакала:
– Так, ты вроде бы мой племяш внучатый получается, кровиночка родная. А изверг то этот, отец твой, лесовик проклятый, что делает, пошто тебя одного отпустил, ты же не знаешь ничего, не понимаешь.
– Так бабушка, помер мой батя, вот под осень и помер. А что мне там, в лесу делать, весь инструмент я прикопал, да и пошел, он ведь перед смертью сказал сюда идти.
– Как хоть тебя назвал отец твой?- спросила, быстро приходящая в себя бабка
– Игорем меня кличут, бабушка.
– Что же ты Игорек делать ноне собираешься, время то сейчас тяжелое.
– Узнали мы с отцом только в этом году, что война с германцем вновь идет, и решил я, что должен идти на войну эту. Отец сказал, что мыслю я правильно. Хотя потом добавил, что лучше бы в лесу сидел, и нос не высовывал.
– Ох, что я же старая дура тебя в дверях держу. Проходи в избу, сейчас я олашки сгоношу, колхоз то у нас бедноватый, но молоко на ферме есть, потому, что увозить некуда. Пока везем, так скиснет все. А ты, значит, будешь Игорь Вахрамеевич Ивашов теперь
Они прошли в темную избу, в маленькие тусклые окошки дневной свет попадал с трудом. Но Ивашову темнота нисколько не мешала, он легко нашел лавку и уселся на нее, положив рядом свой мешок.
Бабка копошилась около плиты, стараясь ее быстрей растопить, но от волнения ломала спички одну, за одной.
– Бабушка, позволь я разожгу, а то ты все спички переломаешь,- подал голос нежданный гость. Встрепанная бабка, молча отошла, предоставив гостю это дело, не успела она моргнуть глазом, а в топке вспыхнуло пламя, а в трубе послышался неясный гул.
Старуха понятливо покачала головой, ей все стало ясно, не соврал парень, в точности Вахрамеевский сынок, недаром его отец вынужден был из деревни уйти, очень уж часто горели копушки сена у его недругов, и никто никогда не видел, чтобы он их поджигал.
– Унаследовал порчу Ивашевскую мой племяш,- подумала она с огорчением.
Но вслух только и сказала:
– Ой, милок, спасибо, а то бы последний коробок извела. А лавка у нас теперь не приезжает вообще. Надо в район за всем ехать.
Не прошло и полчаса, как на плите скворчали аппетитные блинчики.
– Нужно мучку пшеничную подобрать,- говорила словоохотливая бабка,- у меня, ее с прошлого года совсем мизер остался, так и в том червяк завелся. А теперь только ржаная мука, остается, да овес мы этим летом сажали, вот только медведи много его подъели. Но пока все же ничего, сосновую кору еще не едим, не знаю, правда, что Господь нам дальше пошлет. Рыбалят наши старики понемногу, рыбку подъедаем.
– Бабушка, а как тебя зовут?- спросил Игорь.
– Так,- Лизавета Петровна я, только ты меня бабушкой зови, какая я тебе Лизавета Петровна, считай бабка я твоя по матери. Катька то преставилась в прошлом году. Ты ешь, ешь, не дичись, отдохнешь, я тебе байну истоплю, ты наверно и не был никогда в байне то настоящей.
– Почему это не был,- оскорбился Игорь,- была у нас баня, да и сейчас стоит.
– Вот и ладненько, значит, и объяснять тебе ничего не надо, воды наносишь, протопишь, мыться будешь. Ежели ты воевать собрался тебе в район попадать надо, так хоть мытым поедешь, а то от тебя лешим прет. Через два дня к нам Прохор Палыч приедет, участковый наш, с ним и доберешься туда, на полуторке, - расписала все действия бабуля.
Действительно через день в деревню въехала уделанная в хлам полуторка, от которой неизвестным образом еще не отлетели колеса, исторгая клубы синего дыма, она остановилась у самого большого дома в деревне.
– Поп у нас там раньше жил, еще до революции, - пояснила Лизавета Петровна, - а потом молодежь клуб там сделала, но сейчас он не работает, некому туда ходить. Сейчас Прохор Палыч там прием вести будет, вот к нему пойдем с тобой и поклонимся.
Два дня, бабка не давала своему новоявленному родственнику покоя, выспрашивая все новые подробности его жизни в лесу. Она вполне уже поверила в то, о чем рассказывал Игорь, но когда слушала его слова, ей все время казалось, что разговаривает она не с молодым парнем, не видевшим ничего кроме леса, а с пожившим опытным человеком. О чем она не преминула сказать.