За пределом
Шрифт:
– Я прямо говорю. Бэрри - твоя копия, только улучшенная и блондинистая, и… Что ты творишь, бесстыдник? Убери оттуда руку, кому говорю. Ох… Да… Нет… Не пристраивайся, постесняйся дочери.
– Она же тебе ясно и четко сказала, что спит, - сбить с толку Доу не удавалось никому. Что уж говорить о пьяной от любви женщине?
– Ну же, цветочек, не упрямься, прогни спинку. Так да… Умница моя, любимая…
– Тише, - умоляла она.
– Тише. Тише, а не медленнее, мучитель! Еще!
– Дя, - послышалось из колыбельки.
***
С того дня как состоялось воссоединение семьи
Зато и дел удалось переделать превеликое множество.
Девочки были одеты обуты. Огород засеян. Картошка посажена. Сад удобрен. Муж ублажен. Короче, живи да радуйся, наслаждайся жизнью и вкушай заслуженный отдых, а не хочешь отдыхать учи ходить окрепшую похорошевшую Ягодку или шей мягкие игрушки с Фиалочкой. На крайний случай проведай тетушку Мардж, настойчиво зазывающую на семейный обед.
Не тут-то то было! Расслабиться не давала Лаванда. Довольная веселая и послушная при отце, без него она мгновенно превращалась в дерзкую ленивую нахалку, которая только и знает, что ноет, ноет и ноет словно загноившаяся заноза. И нету уже никаких сил терпеть ее выходки. И вообще ее. Хорошо еще, что, узнав о семействе домовых, Лаванда перестала портить вещи. Упрямая, но неглупая девица раз и навсегда уяснила, что каждая новая ее диверсия становится известной Поленьке или Онуфрию Ильичу. Правда лениться и хамить Лаванде это не мешало.
Иной раз Наде хотелось врезать от души оборзевшей падчерице или хотя бы пожаловаться Магнусу. Пусть он сам справляется с дочерью, раз у Надежды ничего не получается. Хотя она старалась, видит бог старалась.
А тут еще и Онуфрий Ильич подкинул хлопот.
– Нам нужна корова, - как-то утром заявил он.
– Чего?
– поперхнулась Надя.
– Того самого, - аккуратненько похлопал ее по спине домовой.
– Глянь, как оне кашу молочную лопают, ажно за ушами трещит, - кивок в сторону девочек.
– Еще чего не хватало, - отодвинулась от него Надюшка.
– Скажи, что ты шутишь, - понадеялась она.
– Какие тут могут быть шутки?
– даже обиделся Онуфрий.
– Деткам нужно молочко! И творожок со сметанкой! И сырок. И сливочки! Свежие сливочки, прошу заметить! Потому как у них организмы растущие! Скажи, хозяин.
Давно прислушивающийся к разговору Магнус согласно кивнул. Мол, да, растут девки как трава.
– Вот, - обрадовался Онуфрий Ильич.
– А это значит что?
– Что?
– переспросил Доу, не сводя с жены смеющихся глаз.
– Надо покупать коровушку кормилицу! Вот что! И такая коровка имеется в наличии. И, между прочим, совсем недалеко. Мне местные духи донесли, еще когда огородик обихаживали, грядочки делали. Они хоть и диковатые тут у вас, но расторопные, а главное если уяснят задание, выполнят все тютелька в тютельку.
– Уговорил, - рассмеялся Магнус.
– Берем. Деньги есть, сарай есть, трава уже пошла…
– Эй, - не выдержала Надя, - вы с ума что ли посходили? Какая мне корова? Я их вообще боюсь.
– Навоз - прекрасное удобрение, - очнулась от каких-то своих дум Поленька.
– Он нам пригодится.
– Правильно говоришь, умница моя, - обрадовался поддержке домовой.
– К тому же навоз хозяину и по работе нужен. Что смотрите? Не знаете как им знающие люди радикулит лечат? Так я расскажу, слухайте.
– А можно после еды пообщаться на такую ароматную тему?
– наморщила хорошенький носик Лаванда, и Надюшка впервые была ей благодарна.
– Уж доели все акромя тебя, Ромашечка, - Онуфрий Ильич Лаванду откровенно недолюбливал, а потому на ее просьбу внимания не обратил.
– Значит так… Узнал я о чудодейственной силе коровьего навозу годочков двести назад от одного свойственника. Тот с семейством перебрался из Сибири-матушки к нам в Ногинск. Вот хозяин его и пользовал народишко таким способом. Огромное множество людей излечил, причем бесплатно. Единственное условие ставил: о подробностях навозного метода не распространяться. Ну оно и понятно… Да…
– Ближе к делу, - азартом блеснули глаза Доу.
– Так я и говорю, - увидев, что завладел всеобщим вниманием, Онуфрий Ильич огладил рыжую бороду и приосанился.
– В Сибири нашей по зиме морозы стоят трескучие. Птицы на лету замерзают! Реки льдом сковывает. Насквозь прям! Что уж говорить о навозных кучах. Вот… А по весне, стало быть, все таять начинает…
– И реки, и птицы, и кучи! Мы поняли уже, не тяни, - поторопил Магнус.
– Само собой, - подтвердил домовой.
– И вот промерзший за зиму навоз начинает таять, и такой он дает жар, что над кучами этими пар столбами взвивается. Чисто гейзер получается. Так этот целитель, разгребал навоз и туда, в самое пекло, сажал болящего. Прям по самую шею зарывал и камнями обкладывал, чтоб вылезти нельзя было.
– В одежде?
– деловито уточнил Магнус.
– Голого, - последовал незамедлительный ответ.
– И должен энтот больной часов шесть в дерьме, то есть в навозе по самые уши просидеть. А ведь мало того, что воняет, так еще и печет от жара так, что сил никаких нет у людев. Кажется им, что сварятся сейчас заживо! Испекутся в навозе. И принимаются они кричать и на волю рваться. Тут и начинается для лекаря самая работа. Нельзя болящего слушать. И отпущать нельзя. Ибо…
– Это я понял. Дальше что?
– Дальше все, - развел руками домовой.
– Проорется больной, проплачется да и засыпает. И спит аки младенец до конца лечебного сеансу. Потом его и не добудишься.
– И сколько таких сеансов надо?
– полюбопытствовала Надюшка, которой в качестве болящей представилась мадам Одетта со своим люмбаго. Так и виделась ее голова в крахмальном украшенном кружевами чепчике, торчащая из навозной кучи.
– Штук тридцать, - прикинул Онуфрий.
– Не меньше. Но помогает железно. Даже самый застарелый ревматизм проходит. Вот какая полезная корова, - весьма неожиданно закончил он.
– Хозяюшка, краса ты ненаглядная, сердце доброе, ручки золотые, ну давай коровушку заведем, а. Я ее и доить буду, и чистить. А ты только в стадо отгоняй, - домовой молитвенно сложил ладони да еще и темно рыжие бровки домиком сдвинул. Манипулятор.