За пять минут до

Бахрошин Николай

Впрочем, царь повелел – крепости быть! Значит – будет, никак иначе. Государь Иван памятливый, за заслуги – милует, за вину – втрое спросит.

Беглецов мы ловили, конечно. Так и рыскали окрест на конях, днями не слезая с седел. Сначала просто пороли до лоскутов на спине, потом, озверев, начали рубить самых оголтелых или кто подвернется под горячую руку. Все равно бежали – упрямый народ. А мы тем временем заливали страх реками вина и браги. Гулеванили до полного затмения ума, развлекая себя всякими измывательствами над смердами. С этого хмельного, невеселого веселья и родилось разухабистое название новой крепости – Зубоскальск…

Я, вспоминая, словно вживую слышал заливистое ржание Грязного, Сеньки Грязнова, служилого из мелкопоместных, огромного, как бугай, и дурного настолько же. Увидел, как тот, оскальзываясь по грязи, за ногу тащит голую девку с распоротым животом. Над длинно размотанными кишками роятся мухи, а Сенька, пьянее вина, орет дурным голосом: «А вот кому?! А кто хочет такую красную?! Тока-тока ее распечатал, бери и пользовай, покеда не завоняла!»

Опричнина… Гуляй, браты, пока башка на плечах, пока сабля в руке да царь Иван привечает! Недолго уже оставалось, хотя мы того не знали.

Помню, Сеньку потом убили в Ливонии. Не враги, с кем-то из своих задрался по пьянке. Шкебутной был, минуты не усидит спокойно, и руками дергался, и лицом. Сейчас бы сказали – психически неуравновешенный тип, но тогда определяли проще – шалый. От таких орлов, с лица сизых, и пошла об опричном войске дурная слава. И то сказать, от бесконечной пьянки и безнаказанной крови многие тогда с ума сходили…

Выходит, наш Зубоскальск, поднявшийся на крови и нагайке, все-таки устоял. С годами крепость преобразилась в город, а из названия выпала лишняя стоматология. Получился Скальск, город на холмах, где когда-то поклонялись своим богам древние славяне…

Вот интересно, где сейчас Синий камень? До сих пор где-нибудь поблизости?

* * *

Я все еще стоял, когда из-за вагончика вышли трое. И направились. Явно по мою душу.

Эти наверняка будут бить, понял я. Будут бить или нет – на сегодня, вообще, вопрос дня.

– Ребята, вам закурить? – спросил я как можно миролюбивее.

Мне не ответили. Смотрели пристально. Нехорошо, не по-доброму.

– А хотите, бумажник отдам? – предусмотрительно предложил я, похлопав себя по карману.

Бумажник молчаливые ребята тоже не захотели. И уже обступали. Молодые, плечистые, с наглецой братков и выражением лиц фотороботов. Пахнут водкой… Вот именно – пахнут! – сообразил я. Словно безжалостно ею поливались. Застарелый перегар из глубины организма – другой запах.

Вроде бы сценарий классический – соображали мужики на троих, не хватило, решили добавить за счет случайного прохожего. А тут – я. И они…

– И часы не забудь, у него часы дорогие, – деловито напомнил кто-то.

«А про часы они откуда знают? Про часы они просто не могут знать! Вряд ли местная алкашня с ходу отличит дорогую Швейцарию от китайских аналогов».

Прокол. Оговорка. Или – не стесняются…

«Все-таки будут бить или убивать?» – успел я подумать.

Потом меня толкнули в плечо. Я ожидал, качнулся в сторону, и толчок получился смазанным. От второго удара – ногой в лицо – тоже увернулся. Высокие удары ногами – это красиво, но медленно. Растяжка, впрочем, у ребят хорошая. Не алкашня. Хуже…

В этот момент в голове взорвалось. Красные мухи еще плавали перед глазами, когда я начал понимать, что лежу на земле, сбитый сильным ударом. И едва дышу, больно приложившись спиной к рассыпанной арматуре. А эти, плечистые, совсем рядом. Не торопятся. Уверены.

«Что-то я расслабился последнее время… Так бить или убивать?!»

Долю мгновения, может, десятую часть секунды, я колебался – мягкость востока или жесткость севера? Злость сама выбрала. Пальцы сомкнулись на железном пруте, но это уже не прут, не приржавевшая арматура, это была рукоять меча, почему-то лишенная ременной оплетки. И я – больше не я, Альберт Обрезков, сорока лет, рекламный журналист из Москвы. Я – Индульф Торгвенсон по прозвищу Синезубый! Ярл и воин, морской бродяга, знаменитый викинг земли Свитьод, будущей Швеции…

И пусть меня сбили на землю при первой схватке, пусть врагов трое против одного! Но я жив, и рука держит меч! И значит, им предстоит умереть, этим трусливым псам, что боятся схватиться один на один с прославленным воином!

«Один, Бог Ратей, ты видишь мою отвагу?!»

Думаю, они не поняли моего клича. Не могли понять, этот древний язык не звучал на Земле уже сотни лет. Но испугались от неожиданности. Отпрянули.

«Что, псы?! Ловили лисицу, а поймали свирепого бера-медведя?!» – весело оскалился ярл. А руки и ноги воина уже двигались привычно и быстро. Вскочил, увернулся, удар, защита, еще удар…

А почему не упала на землю отрубленная рука? Почему она просто хрустнула, как ветка под тяжестью? Меч не наточен?

Ладно, потом…

А что это за две палки с цепочкой враг крутит в руках? Или малый рехнулся от страха, решив изобразить из себя базарного плясуна?!

На всякий случай ярл сделал движение-обманку и, перекрутившись, отрубил странные палки вместе с кистью руки. Правда, кисть опять не отлетела в сторону, просто брызнула кровью.

Истошные вопли врага – услада для ушей воина! Ярл снова прокричал воинственный клич, с удовольствием втягивая ноздрями терпкий дух крови. Потому что сражаться и умирать надо весело, боги-ассы приветствуют радость битвы!

Только что такое творится с мечом – не рубит! Заколдовали тролли, стараясь превратить его в обычную палку?!

Ладно, потом…

Уход. Удар. Пусть меч-палка дробит, а не рубит, но враги падают!

Где же третий? Бежит?! Бежит, шелудивый пес, покрыв позором себя, и предков своих, и род свой!

Пусть будет он проклят до конца дней Мидгарда, пусть Одноглазый Один, Бог Павших, скривится от презрения к трусу в золотых чертогах Асгарда!

Так с кем сражаться?! Кого убивать?! Где враги?!