За рекой, в тени деревьев
Шрифт:
— Пишут. Ну а ты их читаешь?
— Нет. Я читаю главным образом классиков и скандальную хронику в иллюстрированных журналах. И твои письма.
— Ты бы их сожгла, — сказал полковник. — Они ни к черту не годятся.
— Пожалуйста, не будь таким грубым.
— Не буду. Что бы тебе рассказать поинтереснее?
— Расскажи, как ты был генералом.
— Ах, об этом. — Он сделал Gran Maestro знак принести шампанское. Это был редерер сорок второго года, который он любил. — Если ты занимаешь генеральскую должность, ты живешь в прицепном фургоне, и твой начальник штаба живет в таком же
Он помолчал, пока Gran Maestro разливал редерер сорок второго года.
— Из корпуса, из cuerpo d'Armata, — перевел он, и в голосе его зазвучала неприязнь, — дают указания, что делать, а ты решаешь, как это сделать. Диктуешь приказы писарю, а чаще отдаешь их по телефону. Вынимаешь душу из людей, которых ты уважаешь, заставляя их делать заведомо невозможное, потому что приказ есть приказ. Ломаешь себе голову, ложишься бог знает когда, а встаешь чуть свет.
— И ты об этом не напишешь? Даже чтобы доставить мне удовольствие?
— Нет, — сказал полковник. — Книги о войне обычно пишут нервные юноши, они чуть-чуть свихнулись и сохранили свежесть воспоминаний о первом дне боев или о первых трех или четырех таких днях. Это неплохие книги, но тому, кто там был, они кажутся скучными. Другие пишут, чтобы поживиться на войне, которой они и не нюхали, — те, что удрали в тыл, чтобы поскорее сообщить новости с фронта. И не такие уж это были новости. Профессиональные писатели пристроились на службе в тылу и писали о боях, в которых ничего не смыслили, так, словно видели их своими глазами. Не знаю, как назвать такой грех! Вот и какой-то лощеный моряк в звании капитана, который даже шлюпкой не смог бы командовать, написал про тайную подоплеку поистине Великой войны. Рано или поздно каждый выпустит свою книгу. Может, нам когда-нибудь перепадет и хорошая. Но я, дочка, книг не пишу.
Он сделал Gran Maestro знак налить бокалы.
— Gran Maestro, — спросил он, — вы любите воевать?
— Нет.
— Но ведь мы воевали?
— Да. Слишком много.
— А как у вас со здоровьем?
— Великолепно, если не считать язвы, ну и сердце чуть-чуть пошаливает.
— Не может быть, — сказал полковник и почувствовал, как забилось его сердце, у него даже перехватило дыхание. — Вы мне говорили только про язву.
— Ну вот, а теперь вы знаете. — Gran Maestro не закончил фразы и улыбнулся широкой, ясной улыбкой, озарившей его лицо, как луч солнца.
— Сколько у вас было приступов?
Gran Maestro поднял два пальца, как человек, который сигнализирует на скачках своему букмекеру и ждет ответного кивка, скрепляющего сделку.
— Я вас обскакал, — сказал полковник. — Но довольно ныть! Подлейте лучше донне Ренате этого превосходного вина.
— Ты не говорил мне, что у тебя они были опять, — сказала девушка. — Ты от меня это скрыл.
— С тех пор, как мы в последний раз виделись, ничего больше не было.
— А ты не думаешь, что это из-за меня? Не то я приеду к тебе, и останусь с тобой, и буду о тебе заботиться.
— Это всего-навсего мышца, — сказал полковник. — Но видишь ли, это главная мышца. Она работает, как хорошо налаженная машина. И беда в том, что, когда она сдает, ее не пошлешь в гарантийный ремонт. А когда она остановится, ты этого даже не узнаешь. Умрешь — и все.
— Пожалуйста, не надо об этом.
— Ты сама меня спросила, — сказал полковник.
— А у этого рябого с потешным лицом, у него таких вещей не бывает?
— Конечно, нет, — сказал полковник. — Если он посредственный писатель, он будет жить вечно.
— Почем ты знаешь? Ты ведь не писатель.
— Бог миловал, я не писатель. Но кое-что читал. У нас, пока мы не женаты, на чтение остается уйма времени. Может, и не столько, сколько у моряков торгового флота. Ho все же достаточно. Я могу отличить одного писателя от другого, и уж ты мне поверь: посредственному писателю суждена долгая жизнь. Им всем надо назначить пенсию по старости.
— Давай не будем об этом говорить — слишком мне это горько, расскажи лучше какую-нибудь историю.
— Я могу рассказать тебе сотню всяких историй. Ничего не выдумывая.
— Расскажи хотя бы одну. Потом мы допьем вино и поедем кататься.
— А тебе не будет холодно? — спросил полковник.
— Конечно, нет.
— Что бы тебе рассказать? Тем, кто не воевал, скучно слушать про войну. Разве что какие-нибудь небылицы.
— Я бы хотела знать, как вы брали Париж.
— Почему? Ты вспомнила, что я тебе говорил, будто ты похожа на Марию-Антуанетту по дороге на казнь?
— Нет. Я, правда, была польщена и знаю, что в профиль мы немножко похожи. Но меня никогда не везли в тележке на казнь, и я хочу, чтобы ты мне рассказал о Париже. Когда любишь и он для тебя герой, всегда интересно слушать, где он был и что делал.
— Пожалуйста, повернись в профиль, — сказал полковник, — и я все тебе расскажу. Gran Maestro, в этой несчастной бутылке еще что-нибудь осталось?
— Нет, — ответил Gran Maestro.
— Тогда дайте другую.
— Я ее уже заморозил.
— Отлично. Несите ее сюда. Итак, дочка, мы отделались от колонны генерала Леклерка в Кламаре. Они пошли на Монруж и Пор-д'0рлеан, а мы двинулись прямо на Ба-Медон и захватили мост в Пор-де-Сен-Клу. Это не слишком подробно, тебе не скучно?
— Ничуть.
— Жаль, что нету карты.
— Дальше.
— Мы захватили мост и предмостные укрепления на той стороне реки, сбросив в Сену немцев, оборонявших мост, — и живых и мертвых. — Он помолчал. — Да, мост они нам просто подарили. Его надо было взорвать. Немцев сбросили в Сену. Но, кажется, там были одни писари.