За решеткой
Шрифт:
— Неважно, что я думаю.
— Неправда. Это очень важно. Для него, — я махнул рукой на бетонное здание, вмещавшее его брата.
Джален ничего не сказал. Он закусил щеку изнутри, нахмурившись, и снова достал телефон, откровенно игнорируя меня и строча сообщения. Может, ему и было за тридцать, но с моей точки зрения он был каким-то наглым подростком.
— Ты хоть понимаешь, каково это — жить в камере смертника? — Джален не поднимал головы, но я продолжал, зная, что он прекрасно меня слышит. — Это непросто. Ты ограничен помещением, которое меньше ванной комнаты в домах большинства людей. Кровать, которую там предоставляют, не вмещает 195
Он продолжал игнорировать меня, так что я рванулся к нему, выхватил телефон из его руки и бросил на крышу машины, чтобы он уделил внимание. Затем вплотную приблизил свое лицо к его лицу.
— Ты меня слушаешь?
Джален сердито посмотрел на меня, стиснув зубы и раздувая ноздри.
Как он мог не переживать об этом?
Я ткнул его пальцем в грудь, не в силах сдерживать свою ярость.
— Эти мужчины никуда не выходят без обыска голышом. У них не осталось достоинства. Уединения. Ничего. Они ходят из одной клетки в другую. Они едят, когда мы им скажем, спят, когда мы им скажем, дышат, когда мы им скажем. А теперь представь, каково жить так пятнадцать лет, и вообрази, что это невиновный мужчина, которого несправедливо осудили. Подумай об этом хоть пять бл*дских секунд, мелкий ты говнюк. Вспоминай об этом, когда возвращаешься домой, к еде на вынос, комфортной кроватке, телефону, телику и свободе. А твой брат гниет в камере. Он этого заслуживает?
Джален толкнул меня в грудь, и я отшатнулся на несколько шагов прежде, чем смог восстановить равновесие.
— Я его туда не сажал! В чем твоя проблема, бл*ть?
— Ты его семья, и тем не менее, ты его бросил. Ты дал показания против собственного брата? Как ты мог?
— У меня не было выбора! Меня вызвали по повестке. Меня заставили дать показания. Мне было шестнадцать, мать твою. Они задали мне вопросы, я на них ответил. Я не знал, что они добиваются смертного приговора. Я знал лишь то, что мой брат застрял в каком-то любовном треугольнике и постоянно дрался. Его девушка постоянно ходила в синяках, и он много на нее орал. Что еще я должен был подумать, черт возьми?
— Ты сказал суду, что он угрожал ее жизни.
— Потому что я своими ушами это слышал.
— Но были ли эти угрозы адресованы Аянне?
— Я не помню. Прошло почти двадцать лет.
— Подумай!
— Зачем ты это делаешь? Зачем ты здесь? Ты не адвокат. Ты хренов охранник. Какое тебе дело?
— Мне есть дело. Больше, чем тебе. Бишоп — друг, и в данный момент я единственный, кто у него есть, кроме вашей бабушки.
Злость ушла из тела Джалена, и он отвернулся, проводя ладонью по лицу, по бритой голове и глядя на тюрьму за высоким забором.
— Слушай, я пытался с ним помириться. Я пытался извиниться за то, что мои показания выставили его в плохом свете. Это не моя вина. Я был перепуганным подростком, который думал, что если я не буду сотрудничать, то меня затолкают в тюрьму вместе с ним. Они извратили все, что я сказал. Я это знаю. Я был там, но сколько бы раз я ни пытался это исправить, они меня пресекали. Его знатно подставили. Не думай, что я этого не знаю.
Джален развернулся и посмотрел на меня прищуренными
— Я не знаю, кто ты и какое тебе дело до моего брата, но приходить сюда и орать на меня ни черта не изменит. Я знаю, что он их не убивал, и я отдал бы что угодно, чтобы сказать это ему в лицо, но он отказывается видеться со мной.
— Может, я сумею убедить его передумать.
Джален изучал меня, и этот знакомый глубинный анализ словно обнажал мою душу.
— Кто ты ему? Откуда ты знаешь про его дело? Про меня? Почему ты так переживаешь за это, черт возьми?
— Я же сказал, я друг, — это не ложь. Джалену не нужно знать, что мои чувства выходили за рамки дружбы. — Мы много говорим. Он отдал мне материалы по его делу. Я все прочел. Я знаю все, что случилось в тот день и в годы до этого. Я верю, что твой брат невиновен, но мне страшно, — признался я.
Джален ждал. Слушал.
— Они отклонили его последнюю апелляцию, Джален. Ты понимаешь, что это означает?
Он облизнул губы, и его мысли словно обратились внутрь. Он кивнул.
— Значит, скоро назначат дату.
— Да.
— Не знаю, чего ты от меня тут хочешь. Ничто в моих показаниях не было ложью. Неважно, какова правда, скрывавшаяся за теми словами, что он сказал. Но он правда говорил эти вещи. Я не лжесвидетельствовал. Я его брат, и я ничего не могу сделать, чтобы заставить их посмотреть на его дело под другим углом.
— Знаю, но в том расследовании многие факты похоронили. Многие нюансы не были рассмотрены. Просто отброшены. Я никто, но даже я за километр вижу эти дыры. Ему нужен настоящий адвокат, а не один из этих дерьмовых неудачников, работающих за копейки и назначаемых судом, которые за него не борются. Его вообще никак не могли признать виновными в этих убийствах. Исайя не должен был отделаться так просто.
Джален рассмеялся, но в этом звуке не было веселья.
— И кто ж оплатит этого навороченного адвоката?
И вот он, барьер. Я не знал, как помочь Бишопу. Это вне моего понимания. На данном этапе мог помочь лишь опытный адвокат, имевший дело с серьезными преступниками и знающий, как найти лазейку или задать верные вопросы. Такой, который стоял бы на своем до последнего и противостоял несправедливости.
Но такие адвокаты не бывали государственными. Они работали на крупные фирмы и могли легко задрать цены в разы больше моего годового заработка.
— Говоришь, тебя зовут Энсон?
— Да. Энсон Миллер.
— Слушай, Энсон, система не работает ради мужчин вроде нас, — ему не нужно было уточнять, что он говорит про свою расу и социальный статус. — Система работает против нас, если ты вдруг не знал. Если бы я мог помочь своему брату, я бы помог. Пусть даже не ради него, а ради бабули. То, что он за решетками, убивает ее. Не знаю, догадывается ли Бишоп. Сколько я себя помню, она ест, спит и дышит ради него одного. Она постоянно говорит о нем, каждую неделю собирает для него фотографии, рассказывает своим подругам и докторам на осмотрах про своего внука, который скоро вернется домой. Она так и не приняла, что он там навсегда. Теперь ее память уже шалит. Каждый день она спрашивает у меня, не пора ли ехать к Бишопу. Сегодня они его отпустят, да? Каждый день мне приходится объяснять. Она плачет как в тот день, когда ему вынесли приговор. Знаешь, что это делает со мной? С ней? Он — весь ее мир, а я заботился о ней последние двадцать лет. Поверь мне, если бы я мог вытащить его оттуда, я бы это сделал.